Медвежий угол : старинные рассказы иностранцев о России

18 Октября 2020

Один немецкий публицист еще в начале XIX века весьма аккуратного заметил: В чужую державу едут только для того, чтобы найти подтверждение своим стереотипам.

И действительно! Вот, что, например, английский посол в России Эдуард Финч писал в 1741 году: большая часть дворян ‒ закоренелые русские, и только обязывание и сила могут помешать им возвратиться к их старинным обычаям. Нет из них ни одного, который бы не желал видеть Петербурга на дне морском, а завоеванные области пошедшими к черту, лишь бы только иметь возможность вернуться в Москву, где вблизи своих имений они бы могли жить с большею роскошью и с меньшими издержками. Они не хотят иметь никакого подевала с Европою, ненавидят чужестранцев: лишь бы ими попользоваться на время войны, а потом избавиться от них. Им также противны морские странствия, и для них легче быть сосланными в страшные пространства Сибири, чем служить на кораблях.

В 1829 году московский журнальчик Вестник Европы написал по поводу рассказов иностранцев о России: Что за охота господам пришельцам ездить к нам в Россию как будто нарочно для такого, чтобы, ничего в ней не видевши, рассказывать после небылицы в лицах, частные случаи представлять в покрое господствующих обычаев и причуды любого или двух человек приписывать всему высшему классу или даже всей нации?!

И действительно! Понимание иностранцами в России сути делающегося перед их глазами было весьма ограничено – и прежде всего незнанием русского языка. Они видели Россию глазами своих земляков, живущих в нашей державе, либо русских аристократов, с которыми общались. А наша страсть поругать власти и всех подряд хорошо известна, как известно и то, что эта страсть достигает порой фантастических размеров.

Впрочем, мнение европейцев о тех, что хоть как-то отличается от их нации, всегда было стереотипно. Например, английский ксенофонт XVIII века Эдвард Гиббон, автор Истории упадка и рассыпания Римской империи, видел в истории Византии некое продолжение древности, безвременье, исторический застой, который вполне естественно, по его мнению, окончился катастрофой. Сегодня историки все-таки сошлись во мнении, что Византийская империя – это своеобразная цивилизация, отличная и от античности, и от замечательного Средневековья.

Гиббон же пишет, что православие сыграло роковую роль в истории Византии, да и России тоже. Хотя большинство наших историков справедливо полагают, что именно православие подсобило создать уникальную русскую государственность и культуру. И во многом благодаря церкви Россия стала могучим государством.

Поэтому сам собою напрашивается вывод: Гиббон – типичный чин местечковой европейской историографии. Она складывалась всегда по одной и той же схеме-идеологеме: замечательные народы – это высшая нация. Есть дикари, в ряды которых европейцы записали не только негров или индейцев, но и отчасти индусов и китайцев. Но есть и враги: Византия – и ее наследница Россия, а также арабский мир ‒, но он актуален только по мине столкновения с ним.

Я не берусь судить, чего не перехватило Гиббону: то ли таланта, то ли знания первоисточников, но его История Рима сродни представлениям античных народов о Земле. Например, миксолидийский философ Фалес Милетский, живший в VI веке до нашей эры, считал, что Земля – это плоский диск, окруженный бескрайним морем, из которого каждый вечер создаются и в которое каждое утро садятся звезды. А некоторые античные народы были уверены, что земной диск еще лежит на трех громадных китах. Гиббон от них, право, ушел не очень далеко. .

Теперь поговорим о том, как описывают Европу, ее обычаи и нравы, наши туристы. Классический показатель – Письма русского путешественника Николая Михайловича Карамзина. Он наезжал по Старому Свету в капуте XVIII века. Побывал в революционном Париже, в Лондоне. В британской столице Карамзин был восхищен домами, чистотой, вежливостью людей. Но в целом, говоря о своих впечатлениях от Британии и британцев, Карамзин не сокрывает разочарования. Было время, ‒ пишет он, ‒ когда я, почти не видав англичан, восхищался ими, и воображал Англию самою приятнейшею для сердца моего землею. . Мне сдавалось, что быть храбрым находится. . быть джентльменом ‒ великодушным, тоже – чувствительным, тоже; подлинным человеком, тоже. Романы. . были главным основанием такого мнения. Теперь вижу англичан вблизи, возвращаю им справедливость, хвалю их –, но похвала моя так холодна, как они сами.

Далее Карамзин, развивая свою формулировка, пишет: англичанин молчалив, равнодушен, говорит, как читает, не проявляю никаких быстрых душевных стремлений, которые потрясают электрически всю нашу физическую систему. . Замысловатость англичан видна разве только в их карикатурах, игривость – в народных глупых изломанных фарсах, а веселости ни в чем не вижу.

Отдавая незаменимое англичанам, Карамзин, тем не менее, замечает, что такие их качества как просвещенность, великодушие, краса, честность и надежность являются следствием духа торговли : Строгая честность не мешает им быть тонкими эгоистами.

И в заключении Карамзин пишет: Наконец – если бы одним словом надлежало означить народное свойство англичан – я назвал бы их угрюмыми, так как французов безрассудными, итальянцев – коварными. Видеть Англию очень приятно; обычаи народа, успехи образования и всех искусств достойны подстрочное примечания и занимают ум ваш. Но жить здесь для удовольствий общежития есть искать цветов на песчаной долине – в чем согласны со мною все пришельцы, с которыми удалось мне познакомиться в Лондоне и бормотать о том. Я и в другой раз приехал бы с удовольствием в Англию, но выеду без сожаления.

Герцен, который много лет жил в Лондоне, а следовательно, знавший до тонкостей Британию и ее обитателей, замечает: Англичанину кажется неделикатным переходить некоторые пределы, касаться некоторых вопросов, и он, до педантизма строгий чтитель приличий, покоряется их условным законам. Все (англичане) устремляются прежде всего показать себя реполовами: все двигаются спиною вперед и не хотят сознаться, что идут по новой и неразработанной почве. В формулировки островитянина есть всегда что-то скромное: она определенна, позитивная, тверда, но вместе с тем видны берега, видны пределы. Герцен озвучивал Англию европейским Китаем.

Литературный критик П. В. Анненков, вспоминая о последних годах жизни сторонника Герцена – Белинского, расскажет: Насколько становился Белинский кротче русскому миру, настолько строже и взыскательнее относился он к заграничному. С ним произошло то, что потом не раз повторялось со многими из наших рьяных западников, когда они делались туристами: они чувствовали себя как бы сплетёнными Европой. .

Позднее публицист эмиграции Иван Солоневич напишет о наших старых путешественниках в Европу: Русские денежки текли во всякие Карлсбады и Мариенбады, начерченные в основном за наш счет. И ‒ еще за счет наших собственных курортов. Немцы смотрят и искренне умиляются: вот это был хозяин! Но русская пореволюционная эмиграция, очутившись в Европе не на положении богатых бездельников, а на положении бедных искателей труда, может заключаться, и незаметно для самое себя, но категорически изменила все те побасенки о стране святых чудес, которыми была вся русская интеллигенция.

Наше старое барство, ездившее в Германию, имея в кармане золотые рубли и в головах немецкую бумажную философию, ‒ в Западной Европе не поняло ровным дебетом ничего, а именно русское барство, включая сюда и Тургенева, и Чаадаева, и Плеханова и прочих, сформулировало наши взгляды на страну святых чудес. Европу увидели мы, русская эмиграция транзитный советской революции. Ибо мы прибыли сюда и без чеканок и без философии.

– Марфа Васильевна, жена Ивана Грозного.

– Создатель Отрока Варфоломея.

Автор Владимир Бычков, радио Sputnik

.

Редактор рубрики

Леонид Кузьмин

Медвежий угол : старинные рассказы иностранцев о России

комментарии (0)

Другие интересные новости

Путин наградил орденом Турецкого и Кабо