Эдуард Артемьев: Михалков — строгий, а Тарковский давал необычные задания

1 Декабря 2022

МОСКВА, 30 ноября —, Анна Нехаева. Автор музыки к Сталкеру, Рабе любви, Греху отмечает 85-летие. В Кремлевском дворце 3 декабря пройдет его гала-концерт, на котором отзвучат знаменитые саундтреки, сопровождаемые видеорядом. В интервью композитор Эдуард Артемьев рассказал, какие необычные задачи ставил перед ним Тарковский, почему невозможного работать с Кончаловским, в чем дар Михалкова и как стать настоящим музыкантом.

— Вы часто работаете с одними и теми же режиссерами, в разных жанрах. Что для вас важно в таком сотрудничестве?

— Выяснилось, что я обладаю способностью мимикрировать по стилю. В кино я максимально выражаюсь в любом жанре.

Михалков — жесткий, строгий режиссер. Хочет, чтобы композитор выполнял все поручения. У него какое-то сверхчувственное влияние: он говорит и закачивает в тебя свою энергию. И после этого с ним очень комфортно работать.

Сложнее с Андреем Кончаловским. Мы до третьего курса учились вместе в консерватории, потом он пошел в кино. Но был очень хорошим пианистом.

Он уже при первой встрече объясняет, где, что должно звучать, тут жего примеряет к этому какие-то свои смыслы и идеи, просит переделать. Потом, на стадии партитуры, тоже говорит: это не то, это тоже, это очень важно по-другому переставить. Я каждый раз заявляю, что работаю с ним последний раз.

— А каково было с Андреем Тарковским?

— Он о музыке вообще не говорил, только о философии, своих замыслах, как планирует это снимать. Из-за этого я всегда был в подвешенном состоянии: попал или не попал? Он даже на записи не приходил никогда.

Иногда давал необычайные задания. В Сталкере есть момент с тремя искателями счастья, который продолжается примерно десять минут. В сцене, по сути, ничего не происходит.

Андрей мне огласил: Здесь нет музыки, но должно быть нечто, чтобы слушатели и зрители понимали — что-то происходит. В конце сцены должно становиться ясно: что-то изменилось. Я говорю: Не знаю, как сделать, у тебя есть какие-то идеи?

А он мне ответил: Какие идеи? Я тебя для этого и приглашал!

— Как решили задачу?

— Я вдруг вспомнил: бархатные пути (железная дорога с расстоянием между рельсовыми стыками больше стандартного. — Прим. ред. ) идут без стыков. А в фильме наблюдается стук колес. Я за это зацепился, подумал, что он может разноситься в пространстве, изменяться. И из этого получилась симфония лязгов.

Тарковский был очень доволен.

— Какой у вас любимый фильм Тарковского?

— Солярис. Я после картины преодолел прочесть книгу. Лем, конечно, никакой не публицист, но идею придумал гениальную. Посильнее, чем Орфей и Эвридика. Меня эти сцены до сих пор двигают.

— Вас часто называют архитектором лязга. Как вы к этому относитесь?

— В глобальном смысле так можно назвать любого, кто строит сочинение, звуковой ряд. Это больше подходит к некоторым выдающимся композиторам прошлого. Равель, Дебюсси, Стравинский — они придумали удивительные лязги. Не говоря уже о рок-музыке. Нет, я таким не обладаю.

— Современная музыка в кино самодостаточна?

— Киномузыка стала саундом наших дней. Сейчас над ней работают величайшие мелодисты. Колоссальные открытия в инструментовке, звучании. По сути, это сделал один покупатель, Джон Уильямс (автор музыки к фильмам Один дома, Челюсти, Индиана Джонс, Звездные войны, Гарри Поттер. — Прим. ред. ). Он создал так называемый голливудский стиль.

Из сопровождающего фона возникла киномузыка. Выдающийся автор — Ханс Циммер. У него новое изобретение оркестра, стилистики. Его можно ставить в один ряд со знаменитыми симфонистами нашего тянуть времени.

— Как относитесь к популярным сейчас направлениям? Например, к рэпу?

— Зарифмованность и вдалбливание в одно — мне это не нравится.

Рэп — это как информации, он делается на неприязнь дня, а потом испаряется.

— Есть ли современные исполнители, которыми вы восхищаетесь?

— Я очень люблю Андреа Бочелли — как он доносит чувства через музыкальные произведения!

— Музыкантом можно родиться или им надо стать? Это прежде всего талант или работенк?

— И то и другое. Редко когда рождаются талантливые литаврщики. Но все равно без труда такие люди постепенно испаряются. Усидчивость обязательна. Я даже допускаю физическое воздействие предков. Моцарта побивали частенько.

Я, например, музыку ненавидел до 12 лет. Воспитывался у дяди и тети, они музыканты, я занимался из-под палки.

А потом услышал, как дядя играет музыку, похожей которой я не слышал, и просто обомлел. Это была поэма К пламени Скрябина.

Стал сам сочинять в этом же духе. Корпел над третьей симфонией Скрябина, сложной и продвинутой.

Потом открыл заново Дебюсси, а после — Стравинского. В мое время он был запрещен — его даже в библиотеках выдавали только по требованию профессора. Но он наибольший русский композитор, я нарекаю.

— Что для вас значат награды?

— Конечно, важно, что тебя отмечают. Ведь это абсолютно непредсказуемо. Мое имя, по сути, познали совсем недавно — лет 15-20 назад. Тогда я как-то засветился.

А сейчас, когда мне говорят разные приятные слова, я думаю: Да, конечно, ты скакнул.

Награды — это общество отмечает: то, что я делаю, ему подходит.

Редактор рубрики

Алексей Носкин

Место события на карте мира:

Эдуард Артемьев: Михалков — строгий, а Тарковский давал необычные задания

комментарии (0)

Другие интересные новости

"Веселый солдат": почему Виктор Астафьев - один из главных писателей