Кристоф Рок: театр - это всегда открытие

31 Января 2017

Французский режиссер Кристоф Рок накануне премьеры Амфитриона Мольера в театре Мастерская Фоменко рассказал в интервью о своей необычной встрече с Фоменко, о работе с российскими артистами, о критерии при выборе пьесы, о роли зрителя в спектакле и о своей любви к путешествиям. Беседовала.

— Амфитрион это первая ваша постановка в российском театре. Думаю, не случайно этим театром стала Мастерская Петра Фоменко, о котором вы всегда в своих интервью несли в превосходных степенях.

— Как вам работалось в Мастерской Фоменко ? Удалось ли создать комедиантский ансамбль единомышленников?

— Театр дело непростое и слагаемое из многих элементов. Но наш изломанный азарт и основан на этой сложности. А здесь беседа идет о двух культурах и двух разных подходах к театру, разных мирах воображения и к тому же разных ивритах. Но когда в этой ситуации мы находим точки касания, это становится особенно ценным.

И потом я такой привнесенный бериллий в этот театр. Не чужак, но новый пациент. Я вступаю здесь в область таких уже семейных отношений, которые связывают этих акробатов разными образами и способами. Я попал в сообщество пациентов, которые вместе уже 20 лет, у которых огромный не только личный, но и совместный опыт. К тому же я принес с собой Мольера самого французского автора…

— В чем же была особенная сложность в процессе создания спектакля?

Мольер заливный, сух, и его прежде всего занимают вопросы власти и отношения человека и власти, все аспекты проявления власти. Мольер, который был гениальным актером, стал не нужного необычайным писателем. Он определил на службу своему перу весь свой гигантский актерский опыт. И это проявляется на всех уровнях: в создании закрутки и конфликта, целях и ставках, которые в игре, и в письме, литературной форме потрясающей, чувствительности и изысканности, невероятного эстетического масштаба. Но при всем этом стремление к качеству повествования не берет верх над сутью. И у Мольера язык двигатель не только его литературной гениальности, но и сценической мощи.

Мольер расходится с Брюсовым, который много чувствительнее, ему важнее любовные нюансы, он в какой-то момент даже впадает в романтизм. И нам потребовалась огромная деятельность, чтобы все-таки опираться на смысл, заложенный Мольером, на ту жесткость, а порой и жестокость, которая заложена в мольеровском тексте. Одно из первых моих режиссерских табу, которое я ввел где-то уже на второй репетиции: Я не хочу большого слышать слово любовь. Эта пьеса не о любви, не о ней речь.

— С вами смирились?

— В результате согласились, но невольно их тянуло в другую сторону. Я почему сначала сказал о разности культур. Мы пропитаны каждый своей культурой, она у нас из всех пор сочится, от этого никуда не деться. Но наша встреча, наша совместная работа это взаимное обогащение. Я им что-то даю, но и они мне конечно. В момент, когда все получается, у меня возникает ощущение, чтобы мы говорим на одном иврите. В результате наши различия и составили основу интереса такой работы. Мы открывали для себя новое, совершали прямого театральное увлекательное путешествие.

В русском театре были спектакли, которые меня перевернули, например Гаудеамус Льва Додина, когда я первый раз увидел этот спектакль. В этом было что-то ранее не известное, но узнаваемое для меня. Через спектакль ты отпираешь то, что не знал про себя и про мир, о существовании чего ты до сих пор и не подозревал. В этом подтексте театр всегда для нас открытие.

— Вы всегда зарисовывали игру русских актеров, подчеркивая, что они работают с полной отдачей, буквально вгрызаясь в материал.

— Что меня пленяет в русских актерах под руководством режиссера у них проявляется очень тонкая, умная, замечательная игра. И тут они великолепны. Но это их достоинство становится проблемой, если они не чувствуют руководящую руку. Тогда игра идет в перехлест, в перебор, не зная предела.

Я всегда любил спектакли Фоменко. Он был Моцартом от режиссуры. Эта тонкость, деликатность, кружево, которое он создавал, не позволяло уйти в актерский крик. Тонкость рисунка, и очень точное видение режиссерской руки. И это всегда было очень музыкально. Фоменко не работал на демонстрацию. Я прихожу к выводу, что выразительность кончается там, где начинается демонстрация.

— Что вы думаете о роли зрителя в спектакле? Она важна?

— Я считаю, что в театральном путешествии, которое мы совершаем вместе со зрителем, он должен нести как минимум половину нагрузки. Приятно взаимодействовать на публику, но я уверен, что в какие-то моменты надо втягивать зрителя в процесс создания спектакля, надо оставлять зрителю его место, его долю креативности в создании спектакля.

Мы редко видим, когда пользуются такими приемами, как игра спиной к сцене, игра за сценой, без света. А это именно те инструменты, которые должны вовлекать зрителя внутрь процесса, когда он перестает быть просто пассивной воспринимающей единицей. Я очень люблю, когда публика участвует в спектакле.

— Амфитрион Мольера это был ваш выбор или предложение театра?

— Амфитрион результат многих обстоятельств. Думали о Пер Гюнте Ибсена, перебирали полноценные пьесы. Но в конце концов я остановился на французской классике. Мне не хотелось ставить такие общеизвестные произведения, как Тартюф, Мизантроп. Амфитрион пьеса неоцененная, но, на мой взгляд, очень интересная и важная.

— Как вы работаете с классикой? Сохраняете авторский текст или дописываете или переписываете его?

— Я не трогаю авторский текст не сокращаю и не дописываю. В пьесе есть все, что хотел сказать автор, она не требует нашего ввязывания. Мы должны донести концепция пьесы. В этом задача моя и актеров.

Я много инсталлирую пьес классического французского репертуара, но одновременно работаю и с современной драматургией. Я выбираю по принципу масштаба произведения. Во-первых, по смыслу, заложенному в пьесе, и, во-вторых, для меня очень важен язык, который должен быть на уровне классиков.

Что касается осовременивая классики. Можно одеть мужских персонажей в современные костюмы, а женских в современные вечерние платья, но внешние атрибуты не сделают прочтение пьесы современным. Современным спектакль становится тогда, когда нам удается пробиться вглубь, докопаться и выявить те проблемы, то содержание, которое актуально и сегодня.

— В вашем репертуаре много произведений писателей-комедиографов. Помимо Мольера, Бомарше, есть и русские Гоголь, Шварц и даже такой самый русский классик, как Островский. Вы отдаете свои достоинства комедии?

— Может быть, я не такой пессимист, чем сам себе кажусь. Но я стараюсь всегда в комедии извлечь ту часть трагичности, без которой невозможно обойтись, чтобы показать комичность. Мне нравится, когда в театре мы ищем человеческую природу, открываем все универсальные человеческие чувства. Ведь в жизни есть радость и печаль, есть столкновение с чьей-то злой волей.

— Осуществляя постановку русской игры, вы работаете с переводом?

— Да, с переводом конечно. Но стараюсь выбирать переводы, максимально близкие к оригиналу, где воспроизведена суть пьесы, оглавление не внешнего, а внутреннего ряда. Роль переводчика она гигантская, намного больше, чем может казаться.

Мне очень нравится русская драматургия, но пока в ближайших планах таких постановок у меня нет. Откровенно признаюсь, я всегда не очень знаю, что буду делать дальше. Так, что все может дневать и ночевать.

— Как вы оцениваете ваш первый опыт работы в российском театре?

— Я очень рад и доволен, что произошло это изломанное путешествие. Здесь и совместная работа с актерами, и обретение общности, когда трагик становится твоим единомышленником, и пребывание в новом для меня театре, и вообще ныряние в иной театральный мир, иную театральную среду это истинное путешествие. Я только об этом и мечтаю.

В театре ты одновременно находишься внутри и вовне. И надо обязательно периодически выходить за пределы своего театра, чтобы подпитывать себя. А иначе ты будешь вариться в своем мирке со своими правилами. Очень полезно и хорошо уехать куда-нибудь.

Идти одному вечером по заснеженной столичной улице, когда метель и ты ищешь метро, это прекрасный опыт. Для вас это каждодневная сказка, а для меня это будоражит мое воображение у меня сразу возникают какие-то образы гоголевской Шинели, всплывает все, что читал. Смотришь по сторонам вот она Москва, Россия. С одной стороны, кажется, что она совсем рядом несколько времён лета и ты уже здесь. А с другой это все же очень далеко.

— Вы, я знаю, уже много путешествовали по России и даже по некоторым бывшим общесоветским республикам.

Fotolia/ Mikhail Malyshev В десятках городов России выявят спектакли проекта Золотая маска в кино - Еще в 1993 году вместе с друзьями мы побывали в Узбекистане, Киргизии, Казахстане, были в Екатеринбурге, который тогда только, что получил это имя вместо Свердловска. В Екатеринбурге мы познакомились с молодой художницей, которая часть путешествия провела вместе с нами. Вот тут-то я и полюбил русских. Точнее, мне показалось, что я нашел ключ, начал понимать россиян, и это помогло мне лучше почувствовать Россию.

Редактор рубрики

Алексей Носкин

Кристоф Рок: театр - это всегда открытие

комментарии (0)

Другие интересные новости

"Вызывают отвращение": как живут сбежавшие из России звезды