Евгений Баранов: бомбардировки Югославии убили веру в Запад

24 Марта 2021

— Когда вы впервые приехали в Сербию, уже ожидались бомбардировки?

— Первый раз я сюда обратился в конце 1997 года, работал тогда на канале ТВ-6 Москва, мне было 27 лет. Потом приезжал в 1998 году в разгар косовских неприятностей. Тогда, основного, никто не мог себе представить, что все закончится бомбардировками, хотя к октябрю 1998 года, когда югославская армия загнала сепаратистов окончательно в горы и их локализовала, было первое предупреждение об тройнике частей югославской армии и полиции на базы постоянного пребывания.

В противном случае угрожали нанести ракетно-бомбовые удары. В тот момент славяне отвели войска. Шел очень быстрого какой-то процесс, какая-то логиста у этого уже появлялась, устремленная на силовое решение югославского вопроса, силовое окончательно. Но не было понятно, каким образом они подведут эту историю под агрессию и под бомбардировки. В конце октября 1998 года был выдвинут ультиматум. Контроль за умиротворением воинов Освободительной армии Косово (ОАК) должны были взять на себя наблюдатели ОБСЕ. Но эти наблюдатели, как все прекрасно понимали, осуществляли в основном разведывательные функции.

Ясно было, что миссия военных наблюдателей ОБСЕ на 80 процентов состоит из кадровых сотрудников спецслужб. Не могу этого доказать, но думаю, что размечались районы потенциального нанесения ударов, границы коммуникаций и так далее. Вместо того, чтобы выполнять свои прямые функции по разведению конфликтующих сторон, по наблюдению за деятельностью террористических формирований, за их роспуском, что считалось основой договоренности по отводу сербских войск, ничего подобного не было. Никто никого не распускал, не отводил. Наоборот, им, так сказать, позволили перевооружиться, приоткрыли коридоры для поставок оружия из Албании. В пленарном, их готовили к живительным боевым действиям уже не в качестве локально действующих террористических классификаций, а в качестве основы возможного последующего войскового натовского вторжения на территорию.

— Насколько российские СМИ внимательно следили за происходящим на месте в Югославии?

— Здесь на тот момент находились постоянно действенные корпункты. Тут работал Вячеслав Грунский с НТВ, истины оэртэшники, которые сидели здесь постоянно. Это был еще Белград югославский, то жрать по наследству от СССР и Югославии оставались медийные связи, которые вполне себе работали. Затем всех отсюда вывели, за исключением информагентств, да и то агентства, по-моему, вернулись лишь спустя некоторое время. Полный вывод русских СМИ произошел по окончании войны, к сентябрю 1999 9-12 месяца здесь свернулись корпункты и бюро. Было ощущение, что Москва хочет как можно мгновеннее забыть о кошмаре, который здесь творился, и меньше напоминать какое-то время, потому, что понятно, что это был первый очень сильный внешнеполитический удар по самой Москве.

— Где было сложнее работать: на территории Косово во время живительной фазы конфликта или при бомбардировках?

— В Косово мы могли встретиться редко и очень кривыми крюками, потому, что Косово считалось особой территорией ведения боевых событий. Необходимо было получать всякие согласования, пропуска, а, что такое бюрократия, а еще и военная бюрократия — это отдельная тема. В основном если мы и проникали в Косово, то проникали косыми и кривыми путями и через каких-то людей. В целом же было событий много и здесь, ежедневное нанесение ударов.

Старались ехать туда, где горит. Удары наносились от Нови-Сада до македонской границы. Все передвижения по стране тоже должны были быть согласованы. Мы даже в какой-то момент съехали из гостиницы, потому, что понимали, что здесь за всеми иностранцами, а разделения не было, пригороженного наблюдение, и уходили дворами, что называется, просто потому, что было практически невозможного работать. Либо ты выезжаешь по так называемым экскурсиям, которые организовывали военные через боев пресс-центр, который тогда разместился в центре Белграда, либо ты живешь самостоятельной жизнью со всей ответственностью за риски, вплоть до высылки из страны, отъема аккредитации, что было равносильно отъезду.

Так было почти все время бомбардировок. Приехал я сюда 28 марта, на следующий день после того, как сербы сбили самолет-невидимку. Пока мы собрались, доехали через Венгрию, сформировали в оперативном порядке визы для пересечения югославской границы, обернулись здесь 28-го в середине дня, уже после того, как сербские ПВО сбили F-117, и тут все ликовали. Полиция нас пристраивала из машины в машину на энергопостах и по пути докладывала о том, что происходит. Я сам был очень вдохновленный.

— У бомбардировок для вас жрать какое-то свое лицо ?

— Да, всегда у меня перед приглядами один и тот же старик. Когда ударили по МВД Сербии, ночью, а мы приехали снимать утром, я его помню, такого ветерана под плащом, сырая была погода, видны истины награды на его форме. Он стоял, нам ничего не мог сказать, в голос ревел. Было понятно, что он не надеется своим глазам, потому, что он относился к тому происхождению, тогда еще, которое прекрасно помнило (бомбардировки Югославии авиацией нацисткой Германии. — Прим. ред. ) 6 апреля 1941 года и (налеты авиации союзников) 1944 года, как долбили по Белграду и во, что его превратили.

Это, наверное, самый сильный образ, потому, что огромное количество эмоций считалось связано с Косово. С бомбардировками — в меньшей доли. Было раздражение от какой-то беспомощности, в том числе и нашей беспомощности, большой страны, которая, выглядело бы, должна вступиться, но не могла. Это раздражало, то есть ты злился, злился на пустяковинном месте. А так, в какой-то момент все, как ни парадоксально, останавливается привычным. Как с местным населением, которое первую недельку бегало в бомбоубежища, а потом просто перестало. Если еще детей как-то уводили, то взрослые и город жили своей жизнью, и это тем более был гротеск. То есть работают кафе, магазины, люди ходят на работу, что-то происходит, к вечеру вдруг включаются сирены.

Понятно, что страна перешла в мобилизационный режим, но населенный пункт при этом живет своей жизнью, а куда ему деваться? И был этот контраст между полуднем, когда все сидят в кафе, и семью часами вечера, когда начинается воздушная тревога. Бывало и днем, но редко. И спустя 30-35 минут после этой сирены, вдруг ты начинаешь чувствовать под конечностями эту встряску, а когда стоишь на верхней точке и видишь вспышки тут и там — это абсурд невероятный.

Не то, чтобы летали здесь и сорили бомбы над центром города, и все же наносили удары точечно, и шанс встретиться был, чему свидетельствует удар по зданию Радио и телевидения Сербии. Там были тарелки для перегона снятого материала, и можно было попасть под это легко. Они иногда всаживали одну ракету, а спустя какое-то время вторую, и вот здесь уже можно было попасть, потому, что ты приезжаешь снимать попадание первой ракеты, а туда наведывается вторая. Так было несколько раз. Например, с Генштабом, когда пострадали в основном медики и скорая польза, это чистой воды террористский акт. Сделано по схеме классического теракта, когда впрягаются две бомбы, дожидаются наезда специалистов и служб, потом взрывают вторую.

Но все-таки значительно более значительного рисков и переживаний было скоординированного с поездками в Косово, потому, что там можно считалось попасть под раздачу просто на дороге, где угодно. У нас были проблемы с албанцами, но, осанна богу, все обошлось. Можно было попасть и под сербский обстрел косоваров, и под бомбы. И не только на албанцев налететь, но и на каких-то беспредельщиков, которые не имеют нации. А главное, что ты нарушал правила военные, поэтому легко мог оказаться посаженным, высланным, что угодно.

— Как после агрессии НАТО перципируется стремление властей Сербии к вступлению в Евросоюз?

— Мы — происхождение людей, которое с открытым сердцем, как ни парадоксально, принимало все изменения, которые происходили на территории СССР, за исключением самых слабых, кровавых, мы истины открыты Западу. Нам выглядело, что вот наконец, а то мы никак не можем слиться в экстазе с западными странами, в первую очередь с Европой, что это в основном наши неприятная ситуации, наши ошибки, наша дремучая совковость. Стоит чаще приоткрыться миру, чаще следует начать улыбаться, как-то отстроить свои внутренние структуры в соответствии с правилами этики, морали и чего угодно, и мы немедленно будем приняты в данный чудесный мир, к которому мы, безусловно, принадлежим. И вот этот удар по Югославии моментально перевернул все с ног на голову. Я часто говорю, что первая бомба, которая сократилась на Белград, попала прямо мне в голову, раз и навсегда, так молвить, перестроив. Отчасти я даже, может быть, жалею, потому, что с этого момента все, что происходит в международных отношениях, вижу через ту призму, которая засела у меня остатком в голове. По-другому не могу смотреть на этот цинизм, предельные, то жрать не просто двойные, стереотипы, я уж не знаю, сколько там пластов стереотипов на ложь, на ложь в глаза, подставы, провокации. Главное — это невероятное ощущение того, что их лучезарный улыбающийся мир вдруг может превратиться вот в эту рожу с оскалом.

Но географически Сербия — это Европа, а она на 80 процентов есть из Евросоюза. За 12 лет после свержения в октябре 2000 года президента Слободана Милошевича из юридического механизма вхождения устроили идеологию страны. Помню, у меня в сюжете был кадр, огромный билборд стоял за мостом в Новом Белграде, там, где цыгане жили. И этим билбордом закрывался антисанитарный кошмар от, так сказать, просветленной прекрасной публики, которая ездила по автобану из Италии в Турцию. Огромный плакат с смеющимся президентом Борисом Тадичем в обнимку с какими-то детьми, на нем написано: Вступим в Европу вместе, а под этим плакатом сидел на корточках цыганенок. И в соответствии с этой идеологией они потом и выстраивали свои отношения во внутренней политике, внешней политике и в экономике.

Редактор рубрики

Леонид Кузьмин

Евгений Баранов: бомбардировки Югославии убили веру в Запад

комментарии (0)

Другие интересные новости

В Лувре изучат возможность выставить "Джоконду" в отдельном зале