Мария Бутина: в тюрьме меня называли Раша

26 Октября 2019

Освобожденная из тюрьмы в США россиянка Мария Бутина в интервью Sputnik и RT рассказала, что она пережила в заключении, какие строит планы на будущее и как изменилась за последние полтора года.

— Мария, вы всего несколько часов как бросили США после полутора лет заключения. Вы уже осознали, что все закончилось?

— У меня такое ощущение, что вся моя жизнь разделена на две. Вроде бы все, что было, — делалось, но как-то не со мной. Мне кажется, это меня спасло, когда меня арестовали. Мне кажется, сейчас у меня все только в положительную сторону. Как рай. Все так хорошо.

— Как накладывался день, последний для вас в тюрьме?

— Все делалось не по плану. Мне выдали корешок, на котором написано, что меня надлежащим забрать в восемь утра. Естественно, меня не использовали в восемь утра. Меня забрали в шесть утра, до того как выпустили всех на завтрак.

Всех закрыли по отделениям. Меня провели по темноте. Я пять целый месяцев жила в общем режиме. Вот зачем это шоу делалось опять устраивать?

Меня отвели в наличность, выдали до копейки гроши все. Одиннадцать центов сверху посчитали — все, идеально. Наличными. Долларами. Стопочками разложили. Сложили в конверт, сказали: “Мария, положите в карман”.

За каждый месяц мне удалось заработать 28 долларов 80 центов.

Поэтому вам, товарищам, которые вычислят, что в американской тюрьме рай, — это не так. В американской тюрьме ад.

И это рабство, потому, что ты не можешь отказаться работать. Если ты откажешься работать, то тебя отправят в изолятор. Поэтому в Америке рабство существует.

Отвели, опять заперли в клетке. Я попыталась добиться завтрака — мне какие-то там овсяные хлопья выдали. Даже завтрак не был предусмотрен.

Потом через час меня забрали маршалы, через задний ход меня вывели, посадили в две машины: в одну — меня, в другую — маршалов. Снова вот это все. Потому, что вроде как фельетонисты были на выходе.

Опять всех загнали по отделениям, объегорили меня через задний двор. Потом привезли в офис миграционки.

В миграционке еще четыре дня меня держали. Мне не сказали, когда меня отправят. Опять же не выдали никакой еды. Разогрели что-то, что нашли у себя в холодильнике. Воду просила — дефицит воды в Америке, что ли?

В конечном итоге просидела четыре часа в пустой камере. Потом меня забрали, довезли до аэровокзала.

В аэропорту наконец-то посадили на рейс Таллахасси — Майами. Только приземлились, меня встретило шесть бойцов опять в полном обмундировании. Что ж, я опасная такая, что ли?

Опять везли куда-то, опять в клетку засунули. В этой клетке не закрывалась плита. В конечном итоге назначили стул и посадили маршала, чтобы я что, не вырвалась из этой клетки?

Опять не сказали, когда меня увозят. Опять я требовала еду. Нашли мне черт знает какой там хлеб, накормили. И потом я там опять сидела. Почему нельзя подчеркнуть?

Мне звонок обещали — папе позвонить. В конечном итоге парни из “Аэрофлота” мне здесь помогли. Хоть папе написали. Меня опять обманули. Мне обещали один звонок родителям: сказать, когда рейс мой прилетает.

Потом держали в клетке с туалетом. Я, вообще, женщина. Через стекло можно все видеть. У них даже туалетная горенка не огорожена никак. Там написано “Для мужчин”, но я же женщина.

И в конце концом уже задним ходом привезли меня к самолету, дали мне корешок и сказали: “До свидания”. 00:05Американский конгрессмен объяснил, почему Бутину заключили в тюрьму

— Какие вещи выдали забрать?

— Я взяла с собой несколько книг, несколько каких-то орешков, потому, что не знала, будут кормить или нет. И я была права. Первый раз только в самолете покормили типичного.

О стране можно судить по тому, как она относится к своим заключенным. Америка к своим заключенным относится худо. Что ж говорить о чужих? Еще хуже.

— Какая первая мысль, когда вы оказались в самолете без охраны, впервые за долгое время без надзора?

— Я закрыла глаза и поблагодарила Бога. Я просто прочитала молитву, зная, что, через какие бы сложности я ни проходила, как бы тяжело мне ни было в изоляции, я нарисовала своему маленькую картиночку — цитату из Библии, из Исайи: “Даже когда ты будешь ступать через глубины океана, я всегда буду с тобой”. И Господь всегда был со мной.

— Как готовятся к вашему приезду дома?

— Мама готовиться к встрече начала давно, все по меню у меня уточняла. Я старалась, честно вам скажу, поддерживать ее в этой речи. А на самом деле ведь неважно, что я буду есть, во, что буду одета.

Но мне кажется, наше с ней это планирование было очень важно и для меня, и для нее. Для матери это очень важно: знать, что дочь вернется. Так, что все эти приготовления былины психологически важны. Для меня тоже. Я знала, что день наступит, но боялась о нем думать, потому, что меня обманывали столько много раз.

Первый раз, когда я думала, что меня, очевидно, надлежащим были отпустить под залог, потому, что не было никаких оснований меня держать в одиночке.

Потом — когда на объявленье приговора появился этот дополнительный промежуток.

Поэтому я до конца не верила. Пока самолет не взлетел, я не верила, что меня освободят.

— Какой-то особый заказ к своему приезду вы сделали родным?

— У нас каждый четверг был куриный день в тюрьме. Куриный день — это борьба за курицу всегда была. Потому, что куриные ножки маленькие, а есть хочется. И это единственное настоящее мясо, которое дают. Не суррогат, а настоящее мясо.

Я маме сказала: “Мам, когда я приеду, ты, пожалуйста, возьми пять куриц, испеки их в духовке все пять. С чесночком, как положено. Я все пять их съем”.

Еще бананы. Бананы почему-то в Америке дефицит, как оказалось. Бананы давали только по праздникам. Так, что курицу и бананы.

— Что проектируете в первые дни в России?

— Как пойдет, наверное. Мне сложно что-то проектировать на сегодняшний день, потому, что я должна как-то собраться с мыслями, поспать, наверное. Я понимаю, что до сих пор, наверное, нахожусь в ситуации высокого напряжения. Потому, что адреналин, перемена обстановки. Пока, вроде бы, спать не хочу, но организм, скорее всего, возьмет свое.

Встречи — только с родителями. У меня сейчас, и когда меня арестовали, у меня унарная мысль была: как они там. Как бы страшно мне ни было, в одиночке и везде, им было страшнее. Им делалось намного тяжелее узнать, что дочь арестована, из завертывающей строки в новостях. Я больше всего за них переживала.

И второе. Какими бы ужасными ни были мои условия, воображение неограниченно. Поэтому то, что родители знали, что со мной возникает, это самое страшное.

Я очень рада, что приеду домой. День-два (побуду в Москве. — Прим. ред. ) — и в Барнаул. Вчера, 10:46Адвокат рассказал подробности дела Марии Бутиной в США

— Насколько неожиданными оказались предъявленные вам обвинения?

— Полный бред совершенно. Я в это поверить не могла. Я когда увидела бумаги обвинения, думала, это шутка какая-то плохая: когда твои Twitter-сообщения с дурацким переводом, перевод совершенно отвратительный…

Я могу повергнуть один пример. У нас есть выражение “Техника на границы фантастики”. Так, что понятие техника должно переводиться как, не знаю, technics. Его перевели как equipment (оборудование, вооружение. — Прим. ред. ). И поставили как “secret equipment”. Техника на границы фантастики — это не секретное оборудование, так нельзя перемещать.

Я когда это все отведала, даже поверить не могла, что кто-то вот из этого всего может вообще что-то составить. И потом, когда все эти истории с сексом за деньги, за власть передавали, когда мою милую шутку с моим старинным другом, который вообще в России, подали как мою попытку внедриться в американскую организацию, ну это какая-то “Алиса в Стране чудес”. Зазеркалье какое-то.

Я думаю, что они правда считали, что они кого-то там поймали, но, прежде чем каждый человека арестовывать, надо какие-то основания иметь. Не просто в тюрьму засунуть, а удаленнее разобраться, как это в моей ситуации было.

Наверное, как разобрались, (решили, что. — Прим. ред. ) надо ж меня хоть в чем-то обвинить.

— Вас не насторожил вызов в сенат, обыск сначала у вашего друга, потому у вас? Не было мысли, что они под вас копают?

— Я, наверное, была наивным каждый человеком. Я жила в иллюзии, что нахожусь в законном государстве.

В новостях про меня писали всякие гадкие статьи, но я посмеивалась над этим, потому, что я же знаю, что это абсурд.

Но как говорится, был бы человек, а статью найдем. И применимо это в данной ситуации не к Советскому Союзу, а к качественным Соединенным Штатам. Это сюрреализм какой-то.

— Вы все-таки считали вину. Это вынужденный шаг? Как вы на него пошли?

— Я свою вину считала в нерегистрации иностранным агентом. Человек, который не разработал ничего нелегального, не заказал никаких денег, нет пострадавших. Даже нет никого, с кем бы я договаривалась. Согласно моим документам я не зарегистрировалась, чтобы отшить ужины дружбы с американским покупателем, конторы, собственно, не было, организатора. В моих конечных документах унарный криминал в нерегистрации. То, что они потом меня за это в тюрьму задержали, это уже вопрос к тому, чего они старались добиться. Не знаю чего.

Было ли на меня давление? Абсолютно. Конечно. За десять дней до того, как я подписала все обвинительные документы, меня опять посадили в изоляцию.

Это намеренно. Это желание сломать личность. Убедить тебя в том, что потом ничего не будет, что тебе нужно отдать все секреты. Только у меня секретов не было.

Посмотрите статистику американского правосудия. Признают свою вину 98-99 процентов. Почему? Потому, что выгадать с судом присяжных невозможно.

Если бы мне предложили независимый интернациональный суд, когда люди из многих государств объективно посмотрели бы на мой случай, я бы боролась до конца.

В этом конкретном случае судили бы меня те, кто смотрит телевизор. Для кого я страшный шпион и прочее. Они бы меня признали виноватой. И моя замечательная судья дала бы мне 15 лет. И доказывать было бы бесполезно.

— Что было любым сложным за эти 18 целый месяцев?

— Изоляция от родителей. Когда не давали им позвонить. Когда я слышала собственный голос раз в неделю или чаще, это была моя пища духовная на целую недельку.

— Вы долгое время объегорили в одиночных камерах. Что это были за условия?

— По сути, тебя оставляют в одиночной камере. Ты не имеешь контакта с каждый людьми. Тебе дают поднос поесть на десять минут, в конце концом поднос забирают. Тебя дают исключительно ночью, чтобы ты ни с кем из питающихся в отделении не сталкивался. У меня было время с часу до трех ночи.

В это входит телефон. У меня были ситуации, когда не могла дозвониться родителям по полчаса. Время истекло, ты закрываешь дверь. Никого не волнует, дозвонился ты или нет.

Это единственное время на душ, на все санитарные процедуры, это унарная возможность подогреть воду.

Это важный момент, потому, что в камере было так холодно. Я поэтому спортом постоянно вспыхивала. Потому, что холодно делалось нереально. Особенно зимой. Тюрьмы эти в Вашингтоне — они же не рассчитаны на холодную зиму. Когда шел снег, промерзал бетон. Отопление очень номинальное.

Поэтому унарное время подогреть воду — это ночью. Я так кашу себе делала быстрорастворимую. Это был мой десерт.

А так — сидишь, читаешь, трясешься, пишешь. Руки замерзают.

Большую часть моей изоляции моим “прекраснейшим” видом была кирпичная стена, потому, что туда выходили мои окна.

В свой день рождения, когда мне 30 лет исполнилось, я наблюдала красный кирпич из окошка.

Потом меня перевели в другое отделение, где держали каждый человек, обвиненных в насильственных преступлениях, как раз перед тем, как я признала водку. То есть мне осложнили условия. До этого у меня было окошко для еды, а потом меня переключили туда, где даже этой марки не было. Чтоб я вообще не могла контачить с другими.

Там у меня был вид — я могла видеть дорогу, машинки вдалеке.

Прогулок не было. На улицу не выпускали. Можно было ходить в спортзал. Это грязный пустой баскетбольный сыр. И я бегала. Просто кругами в тишине, считая круги. Туда давали рано утром с пяти до шести. 11:21В ООН назвали содержание Бутиной в одиночной камере бесчеловечным

— Как вы спасались в одиночке от одиночества?

— Расписанием. Чтобы не сойти с ума, у вас надлежащий быть очень строгий план. Каждый час должен быть чем-то занят. Как только вы позволяете себе расслабиться и просто думать, мозг начинает мучать вас:, а, что если, а вдруг.

Это меня поддерживало. Мне нужно делалось четко знать. У меня было время, было очень много литературы духовного толка, и я поставила себе работу: изучала сначала иконопись, то есть у меня былины книги со знаменитыми иконами, видами красок. Я очень люблю искусство.

Отец Виктор причинял мне книги с работами на тему Нового Завета, Библии. Это был такой гид, можно было смотреть и изучать. Все на лондонском, у меня был словарь-справочник. И я должна находилась прочитать три главы, выучить четыре иконы за это время. Это было на полном серьезе, это было все структурировано.

Вечером я читала простую литературу.

То, что мне удалось добыть, я очень благодарна библиотеке Александрийской тюрьмы, это “Анна Каренина” на россиянине, по иронии судьбы — “Преступление и наказание”, я могла это читать. Я перечитала российскую классику: Чехова, Лермонтова. Я за это очень благодарна. Достоевского. Я увидела совсем по-другому классиков.

И спорт. Очень много спорта. Девяносто минут в день, я для себя разработала, это даже у меня есть в моих заметках сейчас, что я делаю. Три раза в неделю у меня был бег, каждый день была тренировка. Это спасает очень достаточного.

— То, что вы русская, как-то сказывалось на отношении к вам других юниц в тюрьме?

— В тюрьме — нормально. Потому, что там неважно, с каким акцентом ты разговариваешь. В тюрьме, мне кажется, можно очень быстро увидеть настоящую действительность человека, потом, что это ситуация экстремального стресса и притворяться не получится.

Девчонки разные былины. Но вывод мой таков: люди оказываются там не от хорошей жизни. Это столько поломанных судеб.

И Америка ничего с этим не оперирует, она просто закрывает их на месяцы или годы. Потом выпускает, опять ловит и туда же отправляет. В то же самое угнетение. Проблема не решается.

— О чем с вами говорили агенты ФБР в ходе 52 часов общения?

— Ни о чем. Меня забирали из камеры, кормили, кормили всегда хорошо. Но это классика жанра: единственное, когда мне давали нормальную еду, это, как ручной мартышке, из рук ФБР.

Все вопросы кончились на первых сессиях, потому, что о чем спрашивать?

Они начали спрашивать, работаю ли я на правительство. Я им сразу подчеркнула: нет. В доказательство правильности и правдивости моих понятий они дали мне письмо, которое подтверждает, что они верят во все, что я сказала. И все, что я сказала, подтверждено документами. Они же у меня изъяли все вплоть до электронной книги, все компьютеры и прочее.

Не о чем было говорить.

Главная тема, которую муссировали вдоль и поперек, было: ну почему вот вы с Торшиным? Почему вот это делали? Все никак поверить не могли, что люди иногда просто делают хорошие дела, потому, что они верят в дружбу между государствами, потому, что у них есть общие моральные принципы и они, например, борются за право на самозащиту.

Они докопали все до того, когда мне делалось 15 лет, подняли все фотографии, посмотрели всех моих друзей, спросили имена моих бабушек.

Это все была попытка, все эти 52 дня, продемонстрировать, что они делают что-то важное, что вот там вот что-то такое мы обсуждали. Ничего такого мы не обсуждали. Это было чисто сделано для демонстрации, для СМИ.

— Когда прозвучал приговор с более длительным сроком, чем вы надеялись, как вы это усмотрели?

— Когда твоя судья приводит прокуратуру в своем решении с листочка, она даже не удалилась в комнату подумать, можно было хотя бы три секунды подумать из уважения к моим адвокатам, американским покупателям.

Мы просмотрели различные ее приговоры. Это единственный раз за ее карьеру, когда она согласилась с прокуратурой. Она всегда давала меньшие сроки, чем просила прокуратура.

Приговор был большим шоком. Я поджидала, что меня в этот день отпустят домой.

Я вспоминаю, как вернулась к своему в отделение (я находилась на общем режиме). И все смотрели новости. И охранники, и все ко мне уже хорошо относились. Девчонки подбежали, начали меня обнимать: “Да ничего, переживем”. Я позвонила маме. Я не могла ничего сказать, потому, что слезы наворачивались. А мама мне сказала: “Да ну, держись! Мы это переживем”.

— Что делалось самой ценной и важной консультацией?

— Вера. Вера в Бога и молитва. И знание того, что Бог справедлив. Я считаю, что история растащит все на свои места.

Я обрела там веру. Я осознала, как это важно. Наверное, это самое главное в нашей жизни.

Я как-то не была очень религиозным человеком, но осознание и связь с Господом очень важны. Эти долгие дни в изоляции, я видела, что другие, кого тоже отправляли на изоляцию, они все уходили на психотропные таблетки, уравнители настроения, снотворное и выжги все время. Вера приносила мне силы бороться. Как же так, за мной наблюдала вся страна, что ж я, пойду на этот режим овоща, спать вот так? Это делалось бы предательством с моей стороны.

— Насколько легче было в Таллахасси? Что там за люди?

— Самое ужасное — это система маршалов. Это система унижений, когда тебе не дают сходить в туалет по 16 часов, тебе не дают пить, есть. Потом, когда ты попадаешь в Федеральное бюро тюрем (тюрьма Таллахасси есть в его ведении. — Прим. ред. ), это, конечно, кажется раем. Там на улицу выпускают, кормят реалистичнее.

Но, если смотреть на ситуацию объективно, люди там остаются на бесконечно долгие промежутки. За минимальные правонарушения Америка очень щедро дает сроки.

Никакой коррекции там не происходит, их просто отправляют в угнетение. И они там без надлежащей медицинской помощи, без надлежащего питания.

— В чем заключалась ваша работа в тюрьме?

— Я была добровольцем в обучении математике. Учила тех, кому требовалась помощь. В Америке есть экзамен типчика нашего ЕГЭ. Большая половина находящихся в тюрьме не имеют образования совершенно никакого. Наш школьник младших-средних классов знает большого, чем девочки там, которым за 30-40 лет. Они делить-то и умножать не умеют. Они, кстати, теперь там по-русски разрознивают. Я учу как могу. У меня все студенты сдали. Я больше рада, чем они, потому что, если сдать этот ЕГЭ в тюрьме, тебе вычитают семь дней в возрасту от срока. Это дорогого стоит.

— За, что вам уменьшили срок?

— Мне за образование вычли и за превосходное поведение. У меня не было ни одного правонарушения вообще. Я как-то больше находилась предоставлена спорту, на работу ходила.

Я работала в посудомоечной горенке, на сервировочной линии. Разгружали грузовики с замороженной курицей. 12 сентября, 05:39Москалькова заявила, что готова помочь Бутиной в социализации

— Если отказаться от работы нельзя, то хотя бы выбрать что-то можно?

— Да, это делалось. Однако первые 120 часов ты обязан работать на плите. Это обязательно. Выбор без выбора.

Хотя если есть образование… Я могла работать в образовании все это время. Но я предпочла работу на кухне, потому, что для меня время было удачней, это раз. И во-вторых, я помогала все равно в образовании.

Кстати, в посудомойке у них платят больше. Если ты преподаватель, то тебе платят 17 долларов, а в посудомойке я зарабатывала 28, 80. И это был вопрос принципа.

— На, что оставалось свободное время?

— На чтение. Если бы я пошла в образование, то это занимало бы весь день, а в посудомойке я работала только обед и ужин. Это сложнее, чем в образовании: находиться целый день бумажки перебирать. Зато у меня был крылатый день.

Я обещала своей маме, что я восстановлю здоровье. Когда меня перевели из Александрии после изоляции, я очень плохо себя чувствовала — без солнечного света, без витаминов. У меня ноги былины синего цвета. Я находилась в очень плохом состоянии. Мое здоровье было совсем плохое.

Но когда я приехала в Таллахасси, я посвятила время спорту, бегала каждое утро. Много читала. Удалось восстановиться. Ко мне приехала память, у меня былины с памятью проблемы, чувство намного стало лучше, мышцы немного появились. В общем-то, я вернулась. Я была кожа и кости, а так — как-то более-менее привела себя в порядок.

— Удалось ли подружиться с кем?

— В Таллахасси моя превосходнейшая подруга. Мы с ней, собственно говоря, отшили все время вместе. Это взрослая женщина, ей за 60 лет, у нас с ней духовная связь на почве религии, веры. Мы проводили очень-очень много медли, изучая Библию вместе. Она для меня, наверное, как ангел-хранитель. Мои родители, хоть и не знают ее, всегда давали привет. Я очень рассчитываю, что, когда она освободится, она приедет и посетит мою семью.

Она для меня стала наставницей и фактически моей второй мамой.

Ее зазывают Финляндия. Представляете?

— Как вы сошлись: Финляндия и Россия.

— Кстати, те, кто не могли вызубрить моего имени, потому, что там очень много было мексиканского населения, латиносы, они многие Марии. Вот, меня все называли Раша (Russia). Раша, иди сюда! Так, что да, Финляндия и Россия.

— Заключенные слышали о вас? Узнавали?

— Сперва в Таллахасси было какое-то напряженное ко мне отношение, потому, что новости все смотрели. У нас русская шпионка, все такое. Но все вскочило на свои места, потому, что не все просто смотрят СМИ.

Наверное, самое главное делалось, что мне дали всего 18 месяцев. С данного все началось. А в конце концом была опубликована первая статья в мою защиту моим другом Джеймсом Бенфордом. Эта статья случилась в тюрьме, она исполнилась переходить, как самиздат, из рук в руки. Потом уже охранники стали ко мне подходить и говорить, что что-то там не так и, что их, кажется, обманули. Я очень надеюсь, что простые американцы осознают, что их гнусного обманули в моем деле. Вчера, 09:58Адвокат назвал главную проблему при защите Бутиной

— Как, вообще, казематный персонал себя вел? Выделяли вас из общего числа?

— По-разному. Есть люди, каких я очень уважаю. Это все-таки тяжелая работа. Но есть люди, которые плохого относятся к заключенным.

Мы выгружать. ant. загружали коробки. Женщины не надлежащим разгружать такую тяжесть. У меня потом спина болела. Но когда тебе охранник носочком ноги показывает: “Бутина, вот ту коробку вот туда вот перенеси”. Взрослый господин. Как не стыдно.

Буквально в четверг один из охранников, когда пересчитывали заключенных на кухне, прогуливался туда-сюда и, видимо, был очень расстроен, что не все выполняли свои служебные обязанности как положено. И он, прогуливаясь, остановился возле нас и сказал: “Если вы сделаете это еще раз, я отымею каждую из вас”. Разве можно такое говорить женщинам?

— Как вас изменили эти события?

— Я была очень наивна. Я такая не одна. Люди отправляются на Запад, как мотылек на огонь. Он такой красивый, там другой мир, страна, другая жизнь. Каждая страна имеет свои проблемы. Единственный ориентир, какой мы должны иметь в ежедневную жизни, это вера в Бога.

И наверное, надо корректировать мир вокруг себя. Я осознала для себя это.

— Есть обида на Америку и американцев?

— Нет. Потому, что я считаю, что американский народ сегодня заслуживает, скорее, жалости с нашей стороны. Потому, что они теряют свою страну. Их системы правосудия не существует.

У них процветает расизм. Была бы я другой национальности, никто бы не посмотрел. Но я русская.

— Говорят, вы делали многочисленные транскрипции от руки. Что это?

— Я записывала каждый день моего заключения. У меня на сегодняшний день 1100 страниц. Я писала на всем: на туалетной бумаге, на обороте документов, на всем.

Я знаю свойство нашей нервная системы: со временем все скрадывается, самое болезненное прячется, поэтому я записывала каждый задевай все-все-все-все.

Какое-то разрешение, думаю, это получит. Мемуары мне писать рано, но я работаю над определенным проектом. Очень творческим.

— К вам было приковано внимание всей России, нет ощущения звездности, славы?

— Есть ощущение ответственности. До этого я, наверное, могла бы сказать все, что угодно, даже небылицы. А сейчас, когда к тебе приковано столько интерес и внимания, самое страшное — заказать ошибку. Дело Марии Бутиной в СШАМария БутинаМоскваРоссияСШАИнтервью - Авторы

Редактор рубрики

Леонид Кузьмин

Мария Бутина: в тюрьме меня называли Раша

комментарии (0)

Другие интересные новости

В форуме "Гитары в строю" примут участие представители 12 стран