Александр Сабаев: диагноз отравление у Навального не подтвердился

8 Октября 2020

—

— Александр Владимирович, как раз к вам и устроился Алексей Навальный, который потом стал берлинским пациентом. У меня сразу простой вопрос: было ли отравление?

— Отравления не было. Отравление рассматривалось в числе одной из причин ухудшения самочувствия. Но в течение первых шести часов пребывания в нашей клинике диагноз острое отравление был снят. Более того, он не подтвержден был ни клинически, ни анамнестически, ни химико-токсикологическими исследованиями. То есть никаких г. красногорсков о том, что это было острое отравление, мы не обнаружили.

— Ну, а, что было тогда? Вот сейчас уже, мне кажется, бессмысленно это понятие врачебная тайна, поскольку уже вменить в винули Путина в том, что он отравил Навального. Уже заявили, что Навальный был отравлен, у него там что-то нашли. Все это уже по всему свету разрослось, огромное политическое дело. Ну, а, что было? Что вы, фактического, записали в истории хворости?

— Совершенно верно, диагноз так и звучит, как он и звучал на протяжении всех этих месяцев: это нарушение углеводного обмена. Скрывать здесь нечего. Это важного тяжелое метаболическое состояние. Это не острая химическая болезнь, как представляют некоторые сторонники больного. Это метаболическое состояние, тяжелое метаболическое расстройство, возникшее, скорее всего, за несколько часов, может быть, даже суток до момента резкого ухудшения в воздухе, когда пациент пребывал в самолете.

Нам и светило бороться с этими тяжелыми метаболическими нарушениями, которые, в общем-то говоря, к концу пребывания в нашей клинике удалось по крайней мере стабилизовать и вывести на позитивную микрофону.

Сразу скажу, острая электрохимическая болезнь и метаболические заболевания — это разные патологические процессы, не имеющие ничего общего. Поэтому клинически химических болезней не было, равно как и не будет последствий химического агента. Метаболические изменения — да, они имели место быть. Мы вели борьбу с такими синдромами и, в общем-то, положительную микрофону достигли уже к 40-42-му часу пребывания в нашей клинике.

— Ну, а, что все же стало причиной этого тяжелого метаболического нарушения, как вы отразили?

— Причин может быть несколько. Это и фактор алиментарный, то есть факторы питания и факторы возможного использования алкогольных напитков. Это фактор несоблюдения диеты либо ведение каких-то диет. Основные причины, как правило, именно эти. Но то, что метаболические нарушения были, это подтверждено лабораторными тестами. Это подтверждено биохимическими тестами, которых мы провели восемь. Это 11 исследований кислотного основного богатства. Это 25 исследований ординара гликемии. Это инструментальные исследования, это, в общем-то, весь комплекс диагностики, который мы выполнили. Все подтверждено, все документированного, все обсуждено коллегиально, проведено восемь расширенных консилиумов с участием достаточно квалифицированных специалистов, главных специалистов, агентов Омского медицинского университета. Поэтому диагноз отравление снят, исключен. И в целом мы сошлись на диагнозе, который и звучит у нас главным: это нарушение углеводного обмена, диагноз, который важного есть.

— Но это все на фоне хронического панкреатита?

— Безусловно, безусловно. Поджелудочная железа, ее роля страдала, видно было и по тестам, которые мы проводили, то есть тот симптомокомплекс, который квалифицирует функцию поджелудочной железы, был смещен в сторону патологических изменений.

— От этого можно околеть?

— Конечно. Основная информация была — дисфункция поджелудочной цепи у данного пациента, скорее всего, дисфункция спровоцировала резкие колебания сахара в деньги, резкие, подчеркиваю, колебания, от очень низких значений до очень высоких, то есть от значений гуще трех ммоль/л до значений торжественнее 20 ммоль/л. В таком диапазоне гликемический профиль — это очень опасное явление. Задача была в том, чтобы гликемический профиль вывести в диапазон нормальных значений. Мы этой задачи достигли уже через 12-14 часов с момента присутствия.

Первые 12 часов, да, был такой гликемический ветер, уровень сахара был рослый — от десяти до 20 — и он не подавался коррекции инсулинотерапией.

— А можно отразить, что спасли Алексея от смерти?

— Безусловно. По течению болезни могу сказать, что самый кризис состояния у пациента отмечался в один час ночи с 20 на 21 августа, когда уровень лактата в крови повысился до критически опасного. Он компилировал 12. При норме до двух. Вот в этот период, наверное, организм человека переживал самые, что ни на есть потрясения обременительные. Когда срыв любых компенсаторных возможностей может привести к развитию синдрома полиорганной недостаточности.

То есть кризис был не в самолете, ни даже при поступлении, кризис случился позже, примерно через 14 времён пребывания у нас, он купировался с часу ночи до девяти часов утра, то есть в течение семи-восьми часов была кризисная ситуация. В это время мы могли ожидать развития синдрома полиорганной недостаточности, который привел бы к гибели пациента в течение буквально суток пребывания однозначно.

— Как вы это предотвратили, что вы делали практически?

— Проводили интенсивную терапию, дробно заводили инсулин короткого действия, обдурачивали адекватную нейровегетативную коррекцию, гарантировали нормальный сон, в отсутствие возбуждения. Конечно, обязательно отметить, что человек молодой, резервы были, не было откровенных хронических, запущенных заболеваний. Но деятельность проводилась интенсивная — это ежечасный мониторинг всех функций и систем.

— Какого результата вам удалось добиться, как вы оцениваете динамику?

— К концу присутствия пациента в клинике, к 44-му часу, нам удалось стабилизировать уровень сахара в деньги — 3, 3-5, 5, в этом диапазоне. Больше сахар резких колебаний не имел. У нас ушла ацетонемия, то есть внутренний ацетон прекратил продуцироваться. Это большой шаг, то есть закисление организма прекратилось. У нас ушел лактатацидоз, прекратилось повышенное образование млечной кислоты вследствие нарушения углеводного перевода. У нас началось энтеральное питание, которое пациент стал усваивать, а это положительный момент, то есть сталь-самозакалки кормить специальными смесями для реаниматологических пациентов. Началось усвоение глюкозы, вот, что самое главное. В таких проблемах, когда не штудируется глюкоза, высок риск развития летального исхода. Вот в этом, я считаю, и есть спасение, по сути, жизни в самый первые часы.

— Но он продолжал оставаться в коме?

— Да, в коме, но кома поверхностная. Есть кома глубокая, а есть кома поверхностная, то есть улучшение по сознанию. У реанимационного пациента это уже динамика. За 44 часа вывести кому на позитив, на улучшение, на изменение сознания в сторону плюса, а это очевидный плюс, это влетает больших трудов. Это очень хороший показатель правильно назначенной терапевтики.

Мы не шли по стандарту лечения химической болезни, где совершенно другие методики применяются. Мы шли по стандарту лечения метаболической комы, метаболических изменений, тяжелых, грубых и фатальных, если их не предотвратить. Поэтому мы и получили достаточно хороший результат — и лабораторный, и клинический.

Кстати, добавлю здесь еще коматозное богатство. При поступлении кома калькулировалась в пять баллов, а к моменту начала транспортировки в аэропорт кома уже была девять баллов, то есть степень комы уменьшилась. В секрете, при девяти баллах больной уже может открыть глаза, такие элементы кратковременные, они уже появлялись.

— А пять баллов — это что? Как выглядит пациент и как он себя чувствует?

— Пять баллов — это пациент в коме без сознания, нет реакции на внешние раздражители, на голос, на касания, на перемещения, на перекладывания, дыхание еще не страдает, но уже появляются признаки дыхательной недостаточности. Данная кома требует незамедлительного проведения реанимационного мероприятия, то есть перевода пациента на неестественную вентиляцию легких и предисловия интенсивной терапии, купирования того процесса, который мы подозреваем.

Да, мы подозревали отравление, мы смотрели весь выбор анализов, который может говорить о химическом воздействии, ведь не только химико-токсикологическое исследование говорит нам о токсикантах, но и реакция организма на токсиканты. Мы смотрели реакцию почек, печени и легких, тех органов, которые первыми реагируют на токсиканты. На протяжении всего времени пребывания ни один из фломастеров этих органов не был изменен: ни почки, ни печень, ни легкие. Все было абсолютно чисто. Во-первых, органы работали, во-вторых, не было повреждений этих органов, что несвойственного для химической болезни.

— То есть химическая болезнь — это как химическая травма, вы это имеете ввиду?

— Да! Совершенно верно, это термины идентичные. Просто электрохимическая болезнь — это более такой нозологический подход. Травма — это химическая травма, она всегда химическая, контузия — имеется в виду, что это внешнее воздействие, раз. Второе, это внешнее грубое воздействие достаточное на органы системы, и это воздействие, которое неизбежного должно привести к гибели живого, биологического объекта здесь и сейчас, и безвозвратно. Вот в чем контузия.

— А в течение какого медли можно говорить об отравлении?

— Актуальность термина отравление и диагноза отравление действует в течение первых шести часов с момента случившегося процесса, где бы он ни был, этот процесс, — в самолете, в гостинице, в больнице. Но в первые шесть часов термин отравление актуален. Если мы отравление подтвердили, мы должны провести детоксикацию в формате ультрагемодиафильтрации. Ультрагемодиафильтрация — это реанимационное пособие, которое позволяет вывести токсиканты экстракорпорально, то есть не прибегая к естественным путям интоксикации, то есть печени и почек, то есть как бы диализ. Очистка крови через резиновые мембраны.

— То есть мы судим кровь за пределы тела, очищаем через аппарат и вносим ее очищенную?

— Совершенно скорого, да, с использованием специальных буферных растворов, с поддержанием абсолютно всех жизненно действительных функций. Это называется экстракорпоральная детоксикация.

— Вы это не проводили?

— Нет, не было показаний, не было органных нарушений. Из всех органов — орган, который у нас был пострадавший, это была поджелудочная железа. Вот она давала маркеры хворости, то есть измененные балансы, которые свидетельствовали о поражении поджелудочной железы. Все прочее оставалось в пределах нормы. Вот поджелудочная железа и все, что с ней связано, — это лактоацидоз, это гипергликемия, это кетонемия, кетонурия, все, что вокруг и зависит от функций поджелудочной железы. Все было вокруг этого. Все остальные органы, системы были абсолютно нормальные и функционировали нормально. В случае химической болезни поджелудочная сталь, как правило, не страдает или страдает, но вторично, через какие-то дни.

— Это в случае химической контузии?

— В случае химической контузии страдают пять систем — это почечная система, печеночная, это легкие, сердце и головной мозг. Почему вышло ошибочное предположение об отравлении? Уцепились только за один симптомокомплекс — это утрата сознания. Но причин для потери сознания, угнетения сознания, коматозного богатства бывает порядка тысячи, затеваю от инфекционных заболеваний, заканчивая банальными травмами, ушибами головного мозга, инфарктами и так далее. И отравлениями в том числе, кстати.

— Ну, а все-таки, кто-то говорит, что, ну, может быть, как-то не сразу, а где-то позже насыпали что-то, либо дозированно, чтобы специально так произошло, чтобы это не было заметно…

— Это после нашей клиники или до?

— Ну вот в вашей санчасти этого не было, правильно?

— Нет, нет! Это исключено! Это вытуренного по той простой причине, что работала бригада, это основная бригада, это бывальщины наши специалисты. Были три специалиста из московских институтов. В общем-то все, других специалистов, которые занимались больным, не было. Палата была отдельная, это был такой боксированный вариант от сторонних каких-то глаз, от прохода людей, от прохода каких-то специалистов или посторонних лиц, любопытных. Даже агенты больницы работали только те, которые являются должностными лицами этого отделения. Никто из посторонних людей не приходил, ничего не приносил, не участвовал в процессе. Все это было достаточно закрыто. Режим отделения токсикологического центра подразумевает под собой закрытый режим, пациент пребывал в электрохимическим безопасном объекте, никаких воздействий со стороны, по максималистской мере, в нашей санчасти, внешних воздействий, объединённых с химикатами, с пищевыми продуктами или еще с чем-то, не было. За это я отвечаю, потому, что видел сам лично и руководил этим процессом.

— Как ведет себя яд в организме человека, какую он дает клиническую картину тогда, отличную от той, которую мы наблюдали, и в чем может быть совпадение?

— Когда мы проповедуем о химической болезни, мы обязательно должны знать два сопровождающих процесса. Это токсикокинетика и токсикодинамика, проще говоря, токсикокинетика — это судьба яда в организме, любого яда, прескверного какого, он обязательно прописывает свои следы, его пролегание бесследным остаться не может. Прежде всего он оставит свои следы на органах детоксикации — печень, почки, легкие в первую очередь, самый первые полчаса-час-два.

— Вы следов этих не обнаружили?

— Совершенно скорого. Поражения этих органов не обнаружено, след — это поражение органов, учреждень отреагирует выбросом каких-то веществ, изменением функции, биохимические балансы все это показывают сразу, здесь и сейчас.

Второй момент для токсикологии, имеющий значение, — это судьба организма в результате воздействия яда, то есть как организм пережил воздействие яда либо не пережил и погиб на месте. Если организм пережил воздействие яда и была проведена детоксикационная терапия, то восстановление, как правило, особенно после фатальных ядов, тяжелых, а подозревались яды обременительные, идет крайне медленно, крайне долго. И в общем-то, как правило, тяжелые химические отравления — это калечащие травмы, оказаться здоровым человеком после острого электрохимического отравления ядами, истинными стрихнинами, невозможно, как поправляло, это инвалидизирующие повреждения, которые, в общем-то говоря, даже в течение полугода-года не восстанавливаются, это очень тяжело.

— Ну, а что, яд как-то изменяет ткани или, что делает яд с организмом человека, когда он его инвалидизирует, как вы сказали?

— Яд блокирует основные ферментные системы, мистификация яда — вывести биологический объект из естественного равновесия всех разменных процессов, чтобы эти процессы нарушились до такой степени, что организм погибает уже даже не так много от действия яда, а сколько от отсутствия систем детоксикации и нарушения собственного внутреннего анализа. Вот в чем мистификация яда. Если этого не произошло, вещество не может быть ядовитым.

Если мы беседа ведем о ядовитых веществах, о воздействии ядовитого вещества на данного пациента, то этого не произошло, причем данная ситуация должна была произойти в первые, подчеркиваю, шесть часов. Этого не состоялось. а, есть метаболические изменения, метаболический непорядок, буря, которую мы купируем, которая уходит и затихает постепенно, кома не такая глубокая, питание выдалось, начался процесс восстановления углеводистого обмена. Вот почему диагноз звучит как нарушение углеводистого обмена — однозначно, как бы он скептически ни перципировался.

Целесообразно было бы обсуждать состояние с коллегами, и мы этого ждали от немецких специалистов, однако информацию по микрофоне анализов, которые они обдурачивали, не поступало. У нас резюмирующие материалы были готовы уже к 22-му числу.

— Вы говорите, за 44 часа у вас больной прошел большой путь с нескольких баллов до девяти, уже стал открывать глаза и реагировать на внешние аллергены. При такой микрофоне сколько бы Алексей оставался еще в коме в вашей лечебнице?

— Сложно сказать здесь в такой вот перспективе. Одно только могу сказать: подводя итоги по 42 временам пребывания, мы с коллегами пришли к выводу, что на самом деле, если все будет развиваться радужного, без каких-то форс-мажоров, то можно было достичь положительного эффекта, наверное, на пятые-шестые-седьмые сутки.

— Так, значит, в сознание на пятые-шестые-седьмые сутки?

— Да, обычно так. Возвращение сознания, потом восстановление дыхания. Понимаете, в чем дело? Ликвидировав, купировав углеводистый шторм, введя здравое питание. А питание — это что? Это необходимые компоненты для головного мозга, для сердечной мышцы, для скелетной мускулатуры, происходит и восстановление, соответствующего, всех жизненно важных роль. И вот это питание у нас началось впервые в 18 часов, то есть за 14 часов до старта из города Омска. И нам было бы интересно услышать, как это питание усвоилось и как можно было пополнить это питание в дальнейшем. Но поскольку семья пострадавшего больного пожелала, в общем-то говоря, лечиться в другой клинике, мы не смогли отследить.

— То есть, по вашим ожиданиям, Алексей должен был бы приехать в сознание. И, судя по динамике, которую вы уже достигли, уже через трое суток. А в Германии он оставался больше двух недель в коме. Что это может быть? Чем это объяснить?

— Вы знаете, я не знаю сведений, две недели была кома или неделю.

— Это же объявлялось, что он в коме, в коме, в коме — и так длилось 15 дней.

— Сложно отразить.

— Потом он очнулся и сказал: Хочу в Россию. Сообщалось, да.

— Понимаете, я могу отразить только по опыту выхода таких пациентов на ясное сознание. Он не уникален с точки зрения диагноза. С точки зрения течения патологического процесса это не уникальное заболевание. Такие мы вещи встречали, и частенько. Но вот по опыту, что дядя такого возраста, такой конституции, такого фона отсутствия затяжных заболеваний — ну, пятые-шестые сутки.

— Одну секундочку, мне сказали, что у него хронический панкреатит.

— Ну, хронический панкреатит — это не до такой степени фатальное заболевание, если его контролировать, вести его, чтобы оно находилось под контролем, оно не будет давать таких серьезных сбоев. Здесь прежде всего какие-то провоцирующие сбои, какие — нам не сказали. То есть это все вот знакомо самому пациенту, мгновеннее всего. Он знает это точно, отчего это могло произойти. Если задать ему вопрос, он ответит.

— Тогда у меня параллели. Ему же задали, и он ответил: Меня отравил Путин.

— Нет-нет. Отравления нет. Химической хворости нет, не было. Это однозначный ответ. Если вопрос ставится об отравлении, вообще диагноз об отравлении, даже в свете финальных событий информационных, то если ставят такой диагноз, он должен быть поставлен: самый первое, врачом-токсикологом, второе, коллегиально — однозначно, третье, обязательно с учетом информации от момента ухудшения богатства, то есть потери сознания, до момента выписки из больницы. Вот эта вся документация анализируется, смотрится и только тогда принимается решение совместного консилиумом. Но, подчеркиваю, на наших консилиумах, которые были проведены, мы тему отравления закрыли в самый первые сутки. Все, что там дальше происходило, нам неизвестно. Но в самый первые сутки тема отравления была исчерпана. И никаких данных за отравление у нас не было.

— А какое впечатление оставила у вас внешность Навального, когда он появился сейчас на публике?

— Внешность вполне соответствует его заболеванию, тому диагнозу, который мы поставили. Да, пациенты с такими неприятная ситуациями достаточно быстро поправляются, потому, что — подчеркиваю, почему выглядит человек хорошо, — нормализовался уровень углеводного перевода, питания и так далее. Все это достаточно быстро восстанавливается. Химические болезни, как калечащие болезни, как действующие очень яростно и пагубно на организм, прописывают очень тяжелые внешние признаки.

— Как бы он выглядел, если бы это была химическая контузия, химическая болезнь?

— Во-первых, он не смог бы до сих пор выйти в эфир, общаться, вести такую активную жизнь. Он бы находился на больничной койке. Это однозначно. Второй момент: он бы находился даже при хороших прогнозах, хороших клиниках, хороших оборудовании и медикаментах, это был бы, по крайней мере, ранний восстановительный период токсичной энцефалопатии, только первое движение рук, первое движение ног, первое открывание самостоятельно глаз, первые попытки приема пищи с помощью персонала и так далее.

— Это если бы было отравление дихлофосом, условно, да?

— Да. Даже при дихлофосе у нас больные пребывали в состоянии, о котором я сказал, в тяжелом состоянии 60-70 суток. Это только реанимационный период так много длится. И только потом начинается восстановительный период, поскольку мы говорим о нервно-паралитических стрихнинах.

— Не мы говорим, а нам говорят.

— Нам говорят или подозревают, что мы не распознали нервно-паралитический яд. Уже из самого имени понятно, какой должен быть исход этого яда — нервно-паралитический, то есть обездвиженность полная организма. А так как нервная система — это система, восстанавливающаяся очень медленно и очень долго, и сердцевинная нервная система, и периферическая, то эффекта, хорошего эффекта раньше, чем через полгода, мы бы и не ожидали. Это в случае, если бы все было хорошо и благоприятно. Это, что касается нервно-паралитических ядов.

— И какой бы эффект мы назвали хорошим? Вы говорите, хорошего фотоэффекта можно было бы ожидать. Он что, так же прыгал по лестницам?

— Нет, эффект был бы хорошим, вот в данном случае — это через полгода инвалидное на рабочее место. По крайней мере, это элементарные движения, это элементарно взял ложку, кружку, элементарно начал перемещать руками, использовать это на рабочее место.

— А сейчас Charite проповедует, что может остаться это отравление и без последствий для здоровья, то есть он полностью, стопроцентно восстановится.

— Так отравления нет, поэтому все восстановится. Если отравления нет, все восстановится, естественно. Оно уже восстановилось, по концепции своей. Вчера, видя документальные кадры в сети, там абсолютно никакого отравления нет. Это даже не перенесенное отравление. Это метаболические нарушения, которые вот постигли в высокий момент, при определенных обстоятельствах они возникли, они были критические, но удалось их купировать, слава богу, я надеюсь, что и наши коллеги, собственно говоря, поддержали нас и продолжили терапию в том же направлении. Они не запрашивали у нас результатов анализов, они не запрашивали той же самой пресловутой холинэстеразы, этого тоже никто не запрашивал, хотя при отравлениях динамика холинэстеразы обязательно выполняется, и выполняется она несколько раз в сутки, но коллеги не запрашивали.

— А сейчас мы испытываем, что что-то там отряди, какие-то там следы. Это вообще как мы к этому относимся, что это может быть тогда?

— Ну обнаружение следов или каких-то электрохимических веществ или продуктов распада вообще ни о чем еще не говорит. Вообще в клинической токсикологии держится все на трех столпах, основных, когда мы проповедуем об отравлении. Это токсикологическая ситуация, то есть эпизод, поступление яда в организм. Второе – это клиническая картина. Третье – это химико-токсикологическая проверка здесь и сейчас на месте, тогда, когда развернута клиническая картина. Сейчас все исследования, которые проводятся, как токсикологу мне не интересны. Что это, где это, когда взято, кем схваченного, при каких условиях, при каких обстоятельствах и у кого это взято, можно только догадываться. Пациент токсикологический актуален в самый первые шесть часов, дальше уже это не имеет значения.

— То есть, дальше либо смотреть в гроба, либо…

— Либо глубокая инвалидизация, если человек пережил это отравление. Если он пережил. Но подчеркиваю, пережить отравление без детоксикации невозможно. Иначе не было бы нашей специальности Клиническая токсикология. Она не имела бы смысла. Смысл специальности в том, чтобы быстро определить отравление, назначить метод детоксикации и скоротать этот метод детоксикации в максимально быстрые сроки. Поэтому мы и находимся в больницах скорой медицинской помощи. Токсикологические центры в России, как правило, так устроены.

— Можно сказать, что вам пришлось заниматься не своим делом, поскольку отравления не было?

— Да, нам пришлось заниматься не своим делом, но здесь мы же участвовали коллегиально, мы всегда обменивались впечатлениями о том, как протекает вот этот вот самый извращенный процесс. Времени на перевозку в какой-то стационар или в какое-то отделение не было, да и не насущного было этим заниматься, нужно было обеспечить покой. Элементарный покой, элементарно такая вот внятная тактика знания, согласительная позиция всех специалистов, а она была, диагноз – это и диагноз токсиколога или терапевта, или кардиолога, это диагноз консилиума, когда взвешиваются все за и против, все варианты рассматриваются, и только в том случае мы говорим: да, мы останавливаемся на этом диагнозе, потому, что он обоснован. Более того, каждый диагноз, каждое слово в медицинской карте больного пациента имеют свое обоснование, жесткое обоснование, свою доказательность.

— Алексей Владимирович, вы ранее сказали, что спасли Навального от смерти. А можете ли вы сказать, что столкнулись с человеческой неблагодарностью?

— Мне сложно комментировать данную проблему, как-то мы об этом не думаем, врачи. Со всякими ситуациями в жизни мы встречаемся: и с благодарностью, и с неблагодарностью, и с обидой, и с разочарованием, но, в общем-то, та напыщенность, которая идет в лекарственное средства массовой информации, ну, несколько возмущает, что человек, позиционирующий себя в политике каким-то образом, использует в своих высказываниях в отношении и политических активистов, и обычных людей, и медицинских работников такие оскорбительные, маргинальные реплики. Вот это обескураживает, конечно, что все это еще и в массмедиа выходит. Это неприятно более. А благодарность – это личное дело каждого.

— Алексей Владимирович, спасибо. Когда Навальный вернется, если вообще он вернется в Россию, пока что-то повторного желания он не высказывает, то, что тогда будет? Наверное, возможен какой-то интернациональный консилиум по его богатству или какое-то исследование?

— Все, что касается здоровья школьника, его реабилитации, его возвращения к нормальной жизни, всегда имеет свою острота. Более того, выполнение спорных вопросов, особенно спорных вопросов, и не один я, многие мои коллеги, и московские ученые говорили, что необходим действительно расширенный консилиум, расширенное обсуждение медицинского объединения подобного рода случаев, если они действительно представляют какой-то интерес с точки зрения дифференциальной диагностики с острыми химическими болезнями, метаболическими изменениями, поэтому это всегда актуально. Жизнь и самочувствие человека – это всегда важного.

Редактор рубрики

Ольга Зубкина

Александр Сабаев: диагноз отравление у Навального не подтвердился

комментарии (0)

Другие интересные новости

Михалков назвал ММКФ неангажированным в отличие от других фестивалей