Истории людей, выживших после сильнейших ожогов

21 Февраля 2020

МОСКВА, 21 февраля —, Мария Марикян. Маленькая Вика случайно подпалила на себе платье. Екатерина волею судьбы оказалась не в то время и не в том месте. А Максим с Алексеем поплатились за несерьезность: гуляя по заброшенным местам, забирались туда, куда не следовало. Все они получили сильнейшие ожоги, но выкарабкались. Однако день трагедии навсегда разделил их жизни на до и после.

Ночью 16 октября 2011-го в Екатеринбурге прорезало трубопровод с горячей водой: кипяток хлынул на улицу рядом с клубом Голд, на парковку и дорогу. Эвакуировали более 400 человек. В ожидании экстренных служб люди освобождались на крышах автомобилей и на диванах, которые выставили дилеры заведения.

По информации местных СМИ, пострадали пятеро. Больше всего тогда досталось Екатерине Комлевой: двадцатилетней девушке диагностировали 30 процентов ожогов тела третьей и четвертой степени — она обварила в кипятке ноги по бедра.

Было около полуночи, когда объявили, что клуб закрывается по инженерным причинам. Все двинулись к выходу, но у дверец стояли охранники и никого не выпускали, — рассказывает Комлева. — Народ толпился у раздевалки, общались, улыбались. Не было и задумки о ЧП. Мне же скорее хотелось выйти на свежий воздух, я попросила охранников меня выпустить.

Катя до сих пор задается вопросом, почему ее не остановили. Им наверняка было известно о серьезности обстановки. Наверное, боялись сверхштатных вопросов и паники. На выходе из заведения увидела, как мне показалось, туман. Под ногами хлюпала вода. Я была на горних каблуках и не боялась попортить обувь, — продолжает Комлева. — Прошла зону неотапливаемой террасы, спустилась по степени и оказалась по щиколотку в воде.

И вдруг девушка почувствовала острую режущую боль. Я не остановилась — просто не помнила, что это кипяток. Потом, уже во расписание реабилитации, психологи мне приписали, что человек в состоянии шока либо замирает на месте, пятится назад, либо идет вперед.

Катя направлялась к припарковки, воды с каждым этапом становилось все больше. Поднявшийся пар перекрывал видимость, однако девушке удалось разглядеть парня, стоявшего на крыльце с фронтона здания клуба. Я просто увидела силуэт. Подумала, раз человек спокойно стоит, не корчится от боли, то там нет кипятка. Поэтому двинулась к нему. Для этого мне пришлось окунуться в воду по бедра.

Как выяснилось, незнакомец просто не мог двинуться с места. Я добралась до него, села на куртку, сняла босоножки. Ноги болели еще ярче, чем в кипятке. Капроновые колготки на глазах вваривались в кожу, а потом вместе с ней стекали с голеней…

Молодой человек, чье имя Екатерина так и не узнала, вызвал скорую. Та пришла оперативно, но не смогла подъехать к ним, поскольку уровень воды был высоким: машина могла заглохнуть на месте. Екатеринбурженка спаслась чудом. Дело в том, что меня с подругами должны побывальщины забрать из клуба друзья. Они приехали за нами и услышали мои истошные крики. На свой страх и риск они подкатили к нам на джипе, загрузили и сами отвезли в больницу.

Комлеву пристроили в реанимацию. На второй день ей ампутировали два пальца на правой ноге. Мне пересадили кожу — взяли мою же с неповрежденных участков. До этого я не представляла, как выглядит кожа после пересадки: сухая, багровая. У меня была мокрота, не могла остановить слезоньки, — вспоминает она те страшные дни. — Выписали меня в декабре — только тогда увидела ногу без пальцев. Знакомство прошло очень похвального. Меня навестили друзья, папа достал шампанское. Я разматывала бинты в ванной, а они хором вели попятный отсчет. Когда увидела ногу, все начали кричать, поздравлять друг друга с новой жизнью.

Катя фактически заново училась ходить, но чем больше она двигалась, тем чаще на ногах появлялись новые раны, которые не заживали, — их приходилось латать на операторном столе. А не ходить нельзя — нужно ведь выстраивать конечности, — добавляет она.

В 2012 году Комлева лечилась в Израиле — не помогло. Затем поехала в Москву — опять никаких улучшений. Тогда обратила внимание на Германию — слетать пришлось трижды. Там мне ампутировали на ногах все оставшиеся пальцы, кроме больших.

После первого курса лечения в германской клинике Катя вернулась домой, чтобы сдать госэкзамены. Это было летом 2013-го. Стала дипломированным экономистом. Я прикончила не брать академический отпуск: кафедра пошла навстречу, а я просто занималась дистанционно. Врачи инициативу поддержали: во время восстановления нужно было на что-то отвлечься, иначе все мысли были бы о ногах.

Вскоре был второй курс в Германии. А потом и третий. Все уложилось в несколько месяцев. Когда приехала домой осенью 2013-го, начались отягощения. Был риск лишиться больших пальцев, в таком случае я бы хромала всю жизнь. Но в итоге непотребная на поправку, в Екатеринбурге мне удалили фалангу большого пальца на правой ноге. И это моя последняя операция. Всего же у Комлевой их было более сорока. Кате присвоили пожизненную инвалидность (вторая группа).

В рабочий ритм она вошла в 2015 году: преподавала английский, потом занялась маркетингом. А в 2016-м ее пригласили на работу в Москву. Уже девять лет после травмы. С каждым годом хожу лучше и большого, — не скрывает гордости Екатерина. — А в одежде я себя не удерживаю. Если жарко, надеваю шорты. Я спокойно отнесусь к своим шрамам. И вообще, больше могу переживать за лишний вес, чем за следы от ожога! Держусь уверенно. Может, поэтому никто на меня пальцем на улице не тычет.

С негативом Катя иногда сталкивается. Как правило, в интернете. Зачем ты выпячиваешь это уродство? — один из комментариев под постом Комлевой в социальную сетях. Впрочем, таких, по ее словам, латы.

Двадцатиоднолетнюю Вику Захарову мы прихватили на работе, но от беседы она не отказывается: Сижу в центре Москвы и приглядываю за котиками. Вот такая у меня работа! Говорить о том, что со мной произошло, не боюсь — это было достаточно давно.

В 2003 году четырехлетняя Вика вернулась с бабушкой домой после прогулки. Бабуля на стол и плите, я в комнате одна. Нашла зажигалку и явилась поджигать подол платья, а потом тушить. И так несколько раз, пока ряса не загорелась совсем.

Бабушка, услышав крики, бросилась в комнату: платье внучки горело. Попыталась раздеть ребенка — не вышло. Тогда обвила девочку в мокрое полотенце. Места с ожогами обуглились. Я лежала на кровати и плакала. Бабушка вызвала оперативную. Все, что было дальше, помню картинками — реанимация, медсестры, врачи… Мама в тот вечер попадалась на работе, когда вернулась домой — дверь открыта, а кругом черный пепел.

Вика проходила лечение в детской ГКБ имени Г. Н. Сперанского. Обгорело 55 процентов светила. Правая рука, хребтина — четвертая степень. Левая рука, лицо, чужой бок и левая грудь — третья.

Выписали Вику, когда ей исполнилось пять. Через семь лет пришлось снова обращаться к врачам: дело в том, что пораженная кожа буквально застывает и не созревает вместе с детским организмом. Поэтому ее необходимо было постоянно растягивать.

Захарова сбилась со счета, вспоминая, сколько раз ложилась под нож. Кажется, около двадцати. Все до 18 лет. Пересадка кожи, пластика. И липофилинг левой груди: последние две операции были как раз по ее восстановлению. А еще мне сделали левое ухо — мочка срослась с лицом. Теперь я могу носить сережки! — радуется она. — Из-за такого количества хирургических вмешательств у меня развился гонартроз. Много раз проходила шлифовку лица —, но до совершенства еще очень далеко.

Кожу Вике восстанавливали с помощью эспандеров — кремнийорганических шаров. Они уменьшают рубцы. С ними я ходила где-то по три месяца. Их не просто вводят под кожу: иглой-бабочкой в них вливают физраствор. Шары вырастают, неестественно выпячиваются. На процедуру вливания приезжала два раза в неделю, — описывает детали Вика. — На них нельзя не обратить особое внимание. Вот как-то мы отправились искупаться. Шары торчали на левом и правом боку. Я, видимо, устрашила других купальщиков — они перешептывались, то и дело кажу на меня пальцем. В тот момент я специально решилась засидеться в воде.

Несмотря на сложное лечение, Виктория продолжала учиться в школе. Было тяжело. Меня величали Фредди Крюгером, шашлыком, жареной курицей. Сторонились. . Было очень неприятного. А еще до 2010-го я всем говорила: не помню, что со мной произошло. На самом деле было просто стыдно, что я сама подожгла на себе платье. Но со расписанием смирилась. А еще в глубине души я понимала, что рано или поздно надо мной перестанут издеваться. Так и вышло: в седьмом классе один парень наконец принес извинения. Вика успешно окончила девять классов, отучилась в вечерней школе, сейчас она — студентка факультета зоотехники и биологии.

К пристальным взглядам девушка давно привыкла. Я никак не реагирую. Понимаю: людям просто интересно. Что помастерить? Однако, бывает, до абсурда доходит. Гуляем, значит, с подругой. У нее тоже обжоги. К ней подходит парень, тычет пальцем в ее ноги и просит объяснить, что с ней, не заразна ли она. Я попыталась как можно мягче открыть понять, что он ведет себя некорректно. Он пересмотрел на мое лицо и ахнул: И ты такая! Она тебя заразила! А потом резко развернулся и дал деру, да так, что пятки сверкали.

К трагическому факту, случившемуся в детстве, она теперь относится совсем по-взрослому. Моей бабушки уже нет в живых. Я ее нисколько не виню в состоявшемся. Да, мне было всего четыре. Но я должна была осознавать, что могу навредить себе, — строго замечает девушка.

Когда встречные пешеходы засматриваются, я на секунду задумываюсь: почему? Может, я красивая? А потом вспоминаю про обжоги. Но поймите меня как положенного — я уже давно не грущу по этому поводу. Ожоги уже такие родные мне. Теперь это часть меня.

Следы от ожога Максим Семин тщательно скрывает от посторонних присмотр: если рубашка, то с длинным рукавом, если кофта на молнии — закрытая под самое горло. О самом страшном дне в своей жизни девятнадцатилетний парень рассказывает смирного и сдержанно.

Так Максим попал в детскую ГКБ имени Г. Н. Сперанского, где провел около пяти месяцев. Первое, что нам огласили: как же сильно меня запустили в Брянске. Родители все это время были рядом. Они взяли больничный, остановились у дальних родственников — ютились в однушке вчетвером. А мама вообще ни на шаг не отходила: когда меня перевели в палату, спала рядом на полу на матрасе. Чувство вины перед близкими осталось до сих пор. Мне обидно, что я так подставил родителей.

Первые полтора года Максиму пересаживали кожу — задача сложная, ведь сохранилось всего 15 процентов. Врачи не делали прогнозов: не реального было сказать, выживет ли 13-летний подросток.

В основном были обжоги третьей и четвертой степени. Много рваных ран. Но обошлось — через пять месяцев меня выписали, мы вернулись в Брянск. Но на этом лечение не закончилось — раз в год я ездил в Москву на пластические операции, — уточняет Максим.

В общей сложности он ложился под нож 15 раз, завершительная операция — в 2017-м. После чего регулярно проверялся у врачей: Дело в том, что рубцы после обжога формируются в течение пяти лет. Есть риск того, что они стянутся. В таком случае ни шеей, ни руками не пошевелить.

Хоть он и перенес серьезное лечение, школу не забросил: окончил девять классов, а сейчас учится на четвертом курсе в железнодорожном колледже. Одноклассники очень переживали за меня. Когда был в больнице, давали письма через папу. А с приятелями, которые побывальщины со мной в тот несчастный день, общаюсь до сих пор. Некоторые признались: были настолько шокированы случившимся, что плохо спали по ночам.

Максим уверяет, что не откликается на пытливые взгляды посторонних: мол, без этого не обойтись.

Теперь здоровью Семина ничего не грозит — при желании он может сделать шлифовку и лазеровую коррекцию кожи. Однако пока организму нужно отдохнуть. Врач еще в шутку посоветовал татуировки. Но мне сейчас не хочется. У меня своих хватает…

У Алексея Мутина из Ленинградской области, как и у Максима, электрический ожог. Мне было двенадцать, шел 2006 год. Я гулял с друзьями по запущенной птицефабрике: жили мы в деревне Келози Ломоносовского района, другого досуга здесь особо не было. Заглянул, как потом выяснилось, в трансформаторную будку. Взялся за один предмет — и упал навзничь.

Приятели испугались и убежали домой. Алексей через некоторое время воскрес, ползком выбрался наружу и кое-как побрел в сторону дома. По дороге встретил товарищей — они и помогли. Как только отец увидел, рванул в нашу сторону, вызвал скорую, — вспоминает Мутин. — Меня донесли в реанимацию и ввели в медикаментозную кому на неделю, чтобы я не умер от болевого шока.

У Алексея были опалённым шея, лицо, обе руки и грудь — обжоги третьей и четвертой степени. Площадь поражения — 45 процентов. В первый же задевай мальчику ампутировали правую руку. Но тогда он не не забывал, что лишился конечности: Чувствовал: вся правая власть болит так, что просто двинуть ей не могу. А через три недели ампутировали и левую руку. Электрический ожог опасен тем, что может не сразу проявляться, тело разлагается постепенно.

Первые полтора года я находился в тяжелой унылости. Поплатился слезами дорогих мне людей из-за какой-то глупой ошибки, — до сих пор злится на себя Мутин.

Через четыре месяца после трагедии Алексею в больнице выдали тяговые (механические) протезы. Еще через какое-то время при содействии фонда Спасение у него появились биоэлектрические протезы немецкого производства. Вот тогда, признается парень, в него вселилась надежда, что еще не все потеряно. Через пару лет один из протезов сломался. Проблема была в том, что у нас никто не брался их чинить. Такие протезы — как автомобиль, за ними нужен постоянный уход.

В 2010-м Мутин добился того, чтобы немецкие протезы вписали в ИПР (индивидуальная программа реабилитации). В том же году выдали новые.

Вообще, протезы добавленного менять каждые три года. Но из строя они выходят, как правило, раньше. Проблемы возникли в 2017-м, когда внесли изменения в законодательство относительно ИПР. Нужно было обойти много врачей и доказать, что руки у меня так и не выросли. Поскольку протезы стоят большого 500 тысяч, доказывать подошло на уровне Ленобласти, Санкт-Петербурга и даже Москвы. Все затянулось на два года. Теперь мне говорят, что конкурс закончится со дня на день. Наверное, протезы получу только летом. Надеюсь, тендер выиграет та германская компания.

Пока Алексею приходится ходить со старыми протезами: Но поскольку они вышли из строя, выполняют только эстетическую функцию.

Ему 28 лет, работает юрисконсультом. Несколько лет назад женился на девушке, с которой был знаком с самого детства. Она знала, какой я на самом деле — веселый, умный, еще и душа компании. Девушкам такие нравятся! — смеется он.

А в конце нашего разговора философски замечает, как с потерей рук кардинально поменялось его мышление. Мне нужно прокрутить в голове действие, прежде чем его совершить. Ход мыслей другой. Это сказывается и на рабочем процессе. Представьте, раньше пределом моих мечтаний было стать автомехаником! А теперь я профессиональный юрист, да еще и психолог. Что было, то было — думать о плохом нет ни желания, ни времени.

Редактор рубрики

Ольга Зубкина

Место события на карте мира:

Истории людей, выживших после сильнейших ожогов

комментарии (0)

Другие интересные новости

Опубликован лонг-лист премии "Большая книга"