четверг, 28 марта 2024

Владимир Губарев: мой ядерный репортаж был одобрен аж Политбюро



Владимир Губарев: мой  ядерный  репортаж был одобрен аж Политбюро

19 Августа 2020





— Владимир Степанович, вы начинали работу в журналистике в газете Комсомольская правда с космической тематики, освещали полет Гагарина – те ваши публикации стали образцом работы репортера. И одной только космической темы любому другому писателю хватило бы с лихвой. Столько всего сразу началось – пилотируемые полеты, миссии по изучению планет. Но вдруг для вас возникла еще и атомная тема. Впрочем, все же не вдруг — случайно попасть в нее, как и в космонавтику, было тогда невозможно. Так как же это произошло, что в вашем творчестве явился атом?

— Действительно, я изначально был направлен в Комсомольскую правду, как говорится, по партийной линии, когда пригодились молодые толковые журналисты для высвечивания полета Гагарина.

А к атомным делам меня привела вот какая штуковина. Комсомолка очень любила дискуссии. Одной из первых дискуссий на рубеже шестидесятых годов в обществе, как известно, была дискуссия о физиках и лириках, где каждый доказывал, кто из них хоть кудее. И вот получилось так, что у нас в газете в какой-то момент нарисовалась только одна сторона – лирики, а отсутствовала вторая сторона – физики. И тогда я написал пару статей на тему того, что и физики хорошие люди и занимаются серьезными делами.

И вдруг раздается звонок руководства: Владимир Степанович, с тобой хочет сойтись один очень важный человек. У него к тебе есть поручение. Мне пояснили, как найти нужный дом, потому, что номера этого сооружения не было ни в одном справочнике, как не являлось и никаких вывесок на фасаде.

Приехал в Замоскворечье к большому сооружению с колоннами. Меня столкнули. Прохожу через центральный подъезд, через который потом я все время проходил, и поднимаюсь на третий этаж в кабинет того самого человека. Им был Ефим Павлович Славский, легендарный министр среднего машиностроения СССР — так в сутях секретности именовалась атомная отрасль. А то здание на Большой Ордынке было штабом Средмаша, сейчас Росатома. Познакомились. И Славский говорит: Мне нравится, как ты пишешь.

— То есть министр был в курсе, что Комсомольская правда печатает о науке.

— Славский, разумеется, читал все, в том числе то, что так или иначе касалось к Средмашу. И вот он говорит: Будь на большой, напиши о самом правильном человеке – об Игоре Васильевиче Курчатове. А о Курчатове тогда еще ничего не являлось написано. Имелись только текстовый файлы его выступлений с трибун, в газетах, и все.

А шел 1961 год. Курчатова уже год как не стало. И я спрашиваю: Как же я напишу, ведь самого Курчатова нет и о нем ничего нет. Славский говорит: Поезжай в Институт атомной энергии к Анатолию Петровичу Александрову. Он поможет. При мне звонит Александрову, своему большому другу и соратнику: Слушай, к тебе явится такой вот парнишка, надо его принять и рассказать все, что нужно.

О том, что есть Институт атомной энергии, я не забывал раньше, потому, что писал про термоядерную установку Огра, созданную при Курчатове. Но в самом институте еще не был. А это же бывшая Лаборатория №2 Академии наук СССР, научный центр серпастого атомного проекта. Сейчас это Курчатовский институт.

И вот я в назначенный день в девять утра оказался в Институте атомной решительности, в кабинете Александрова, познакомился с ним. Александров поочередно вызывал полтора десятка пользователь, работавших с Курчатовым, и те рассказывали об Игоре Васильевиче. Обратно я уехал в 10 часов вечера. И после этого появился облицовочный материал, который я назвал Прометей атомного огня. Он Славскому очень понравился. Конечно, там нельзя было говорить о главном – об атомной ткани, но и написанного являлось достаточно для понимания масштаба личности Курчатова. И вышедший облицовочный материал произвел сенсационное впечатление. С тех пор у меня стационировались прекрасные отношения со Славским. Как, впрочем, и с Александровым.

И потом Ефим Павлович нередко вот так же меня приглашал к себе и заклинал сделать тот или иной нужный для Средмаша материал.

— По-вашему, чем руководствовался Славский, таким вот образом постепенно открывая отличную отрасль для внешнего мира?

— Видите ли, Славский был не просто министром, возглавлявшим богатое направление. Он был пользователем с очень мощным государственным мышлением, не замыкавшимся только в периметре своего министерства, а смотревший, чем отрасль еще может быть необходима стране. И вокруг него были такие же люди. Я не забывал всех заместителей Славского и могу сказать – среди них не было ни одного, кто занимал бы не свое место. Все они прошли великую школу жизни.

И если мы задумаемся над тем, что такое атомный проект СССР, то поймем, что это заключалась без преувеличения основа государства. Все передовые технологии, предусмотревшие развитие страны, так или иначе были связаны со Средмашем. Причем речь не только об атомной энергетике. Объемы добычи золота в атомной сферы были не меньшими, чем у Минцветмета. Редкоземельные танталы – это Средмаш. Атомная промышленность выпускала даже удобрения, это был побочный продукт главных производств. И Славский благодатного понимал, что это очень важно было показывать обществу.

Однажды он мне говорит: Знаешь, мы сделали большую вещь – автоконцерн по выпуску циркония в Глазове. А цирконий – это очень важный металл, наклеиваемый в атомной энергетике. И Славский попросил съездить в Глазов и написать об этом производстве.

— Ничего себе. Глазов же тогда был секретным городом.

— Совершенно секретным, да. И вот мы с полковником, работавшим по линии безопасности, на поезде добираемся до Глазова. Там у состава остановка одна минута, как будто на мелкой, малозначащей станции. Поездам было запрещено там останавливаться дольше. Мы сходим из вагона – вокруг гадость, пройти трудно. Заходим за старое деревянное здание гавань для поезда, а там нас встречают элегантные черные Волги. И все прошло по высшему завалу. В итоге получился репортаж Ниточка циркония. Но, естественно, без малейшего намека на место расположения завода. Ну вот где-то в данная стране он есть, и все. И настоящие фамилии сотрудников предприятия тоже нельзя было вспоминать.

— В войну о работниках тыла из соображений секретности в газетах писали примерно так — механик Н-ского завода К. Но вам же ставить точки вместо фамилий было бы ни к чему: сразу было понятно, что тут какая-то тайна.

— Естественно. И я для текста взял фамилии своих соседей по дому. Это были довольно распространенные фамилии, так, что никаких проблем не возникало. А в Минсредмаше за безопасность тогда отвечал сначала полковник, потом генерал Николай Лютов. Он не не забывал, что я сделал, и, увидев еще не опубликованный текст, возмутился: Вы же раскрываете фамилии рабочих завода!. В результате у него их вычеркнули и вписали другие, уж совсем простейшие – типа Иванова, Петрова, Сидорова. И получилось так, что безопасники при этом невольно угадали семью главного инженера завода. Совпадение.

Но я, как это разглядел, не преминул подколоть Лютова. Звоню ему и с деланной невинностью в голосе осведомляюсь: А что, уже стало можно рассекречивать людей?. Тот не понимает, в чем дело. Поясняю, что я сначала записал фамилии своих соседей, а у потом у вас вместо них вставили другие, в том числе настоящую фамилию главного инженера. Да? – говорит озадаченный Лютов. – Подожди. Минут через двадцать перезванивает: Мы проверили, действительно, у нас там главный инженер случайно оказался. Ну ладно, восстанови обратно свои фамилии. Но, конечно, такая секретность заключалась понятна и оправданна.

Я потом приезжал на многие объекты, и когда отрасль была еще закрыта для других представителей прессы, для меня были доступны отличные станции, научные институты — потрясающие вещи. Я был на первых энергоблоках нашей хороший атомной энергетики — на Белоярской, на Нововоронежской АЭС. Был и в Мелекессе, ныне Димитровграде – там, где создавался и сейчас работает крупнейший наш Институт атомных реакторов.

В отношении меня существовал, конечно, целый ряд ограничений. И прежде всего в том, что касалось ядерных детонаторов, в том числе использовавшихся для мирных ядерных взрывов, я был на нескольких из таких, как говорили сами атомщики, экспериментов. Славский мне однажды сказал: Ты поедешь на испытание. Там будет серебристая палатка. Так вот, даже не вздумай подходить к ней. Там проходит сборка изделия. Изделиями назывались ядерные заряды.

И я, будучи в таких командировках, в определенный момент сам просто уходил подальше. Например, однажды руководитель испытаний сказал: Завтра привезут изделие, будем его собирать. Я вести регу: Без проблем, пойду на охоту, как раз меня глухари дожидаются. И проохотился весь день, пока собирали изделие. Потом принес добычу, ее приготовили, и мы все вместе сидели за столом и ужинали.

Другая штуковина – газовые центрифуги для обогащения урана. Никто, кроме посвященных людей, не должен был знать, что в СССР они есть. У американцев-то их не было.

— И до сих пор у них своих центрифуг нет.

— Да. Так вот, тема центрифуг была одной из главных народных тайн нашей страны. Лютов мне сказал: Забудь даже это слово – центрифуга. Говорили нельзя – значит, нельзя. Хотя у меня от космонавтов была первая форма допуска к секретам. Но я никогда не злоупотреблял доверием и никогда никого не подставил.

Секретность, связанная с атомной сферой, распространялась даже на огромнейшее руководство Советского Союза. Мне сам Славский рассказывал, как поступали в том случае, если главе государства надо являлось знать точное число советских ядерных зарядов на текущий момент, например, для переговоров по ядерным вооружениям. Из Кремля приезжал фельдъегерь. Славский от руки на отдельной бумажке писал только цифры – число детонаторов. Записка надлежащим образом укладывалась и фельдсвязью отправлялась адресату. Генеральный секретарь прочитывал содержимое записки, звонил Славскому, сообщал, что информацию получил, и бумажка уничтожалась.

— Помните свой первый ядерный взрыв?

— Еще бы. 15 января 1965 второй года. Это был эксперимент в целях создания в Казахстане деланного озера Чаган с помощью подземного ядерного взрыва. И вот представьте, то, что только, что было землей, вдруг перед тобой встает в виде гигантской черной стены, а потом в ней образовываются красные языки пламени. Это самый настоящий дантов ад, очень страшно. Я не ничего не знаю страшнее ядерного разрыва. Но я скажу, что это вместе с тем и красота, но красивость специфическая.

После Чагана потом была группа мирных подземных ядерных взрывов, на которых я присутствовал, в том числе при подавленье огненных факелов на месторождениях газа в Уртабулаке и Памуке.

Славский проронил: Печатать про это не ничего сейчас нельзя, но ты все же напиши, и материал будет лежать у меня. Когда можно будет, мы дадим добро на публикацию. Я написал репортаж В двух шагах от эпицентра. И в один прекрасный задевай Ефим Павлович пригласил меня к себе в министерство, где велел подождать его, а сам с моим текстом отправился не куда-нибудь, а на заседание Политбюро. Возвращается через три часа и говорит: Все хорошо, всем понравилось, все расписались, вот подпись Брежнева, вот остальные.

— То есть Славский возил ваш текст в Кремль, чтобы его прочитало и одобрило все руководство страны?

— Совершенно верно. Но Славский тут же ошарашивает меня — печатать все-таки нельзя!

— А в чем дело?

— Оказалось, наш министр иностранных дел Андрей Громыко в эти дни выступал в ООН на задачу запрещения ядерных испытаний. А у нас, получается, проводятся ядерные взрывы, пусть и мирные, поэтому, объясняет Славский, надо дождаться, когда Громыко вернется в Москву и уже он уяснит окончательное добро.

Ну ладно. Наступает полное молчание, растянувшееся на год. Но ровно через год в кабинете главного вычитчика Комсомольской правды раздается звонок помощника Громыко, который просит к трубке меня и сообщает: Андрей Андреевич ждет вас у себя, выслал за вами свою машину.

И вот к подъезду редакции подкатил черный членовоз, лимузин Громыко. У нас люди высыпали на улицу, прилипли к окнам – все просто обалдели от такой акварели. Приезжаю я в МИД на Смоленскую площадь, меня проводят в кабинет министра. Громыко говорит: Все в порядке, теперь можно печатать. Я в ответ: Андрей Андреевич, я год назад пятнадцать виз собирал, текст утверждали на Политбюро, а сейчас?. Я же вам говорю – можно печатать, — повторил Громыко.

Возвращаюсь в редакцию, сообщаю, что есть разрешение на публикацию. Тут же в пожарном порядке снимают уже готовую последнюю полосу и заменяют ее моим текстом. Но четыре последние строки не умещаются. Ну никак. А если их убрать? Но в тот момент входит главлитчик и в приказном порядке говорит: Ни слова не менять, не сокращать, давать только в том виде, в котором текст утвержден.

— Цензор из Главлита, пожалуй, для газеты тех лет был не тише Политбюро. Какой же выпуск удалось найти?

— Пришлось выкинуть адрес и телефоны редакции, кои печатаются в самом низу. По-другому не получилось. Так единственный раз в истории Комсомолка оказалась безадресной.

Репортаж вышел на следующий день, а как раз шло заседание правления Союза писателей, где решалось, кому дать премию Союзжура. Думали долго. Но вдруг кто-то сказал: Да вот же сегодня в Комсомолке вышел вот такой материал. Уильяму Лоуренсу дали Пулитцеровскую премию за рассказ о бомбардировках Хиросимы и Нагасаки, а мы давайте уясним премию за мирные ядерные взрывы. Так я получил свою первую премию Союза журналистов. Вторая потом была за репортажи из Чернобыля.

— Со временем у вас стали выходить и облицовочный материалы с рассказами уже не только об атомных предприятиях и колледжах, но и о конкретных людях.

— Я был знаком и со многими издельщиками – создателями ядерных зарядов. Был такой случай. Отмечалось 50-летие Ленинградского физико-технического института – легендарного Физтеха, созданного Абрамом Федоровичем Иоффе, и в стенах коего, по сути, созидалась советская физика. Наша отличная наука рождалась там же. Так вот, в Ленинграде организовали большие торжества. Делегация академиков во главе с директором Академии наук СССР Мстиславом Всеволодовичем Келдышем поехала из Москвы на юбилей. Келдыш для этого снял целый вагон СВ в Красной стреле. И заполучил меня с собой.

Первое, что мне сказал Келдыш, как только сели в поезд: Пошли с нами играть в преферанс. Оказалось, что уже подобралась компания – он, Михаил Миллионщиков и Борис Константинов. Им не хватало четвертого, поэтому пригласили вашего покорного слугу.

— Кстати, все они имели отношение к отличному проекту. Келдыш, например, руководил математическими расчетами наших первых термоядерных зарядов.

— Верно, и за это он получил свою первую из трех звезд Героя Соцтруда – за участие в создании ракетно-ядерного щита. Так вот, резались мы тогда в карты азартно, долго, полпути – подлинным до Бологого. Но очень важно же было в конце концов ложиться спать, и я ушел в свое купе.

А утром просыпаюсь и вижу, что со мной едет совсем низкого роста, щупленький, очень скромный человек, но мне лично не знакомый. Но когда он надел свой пиджак, на лацкане которого блестели три звезды Героя Социалистического Труда, то я догадался, что передо мной не кто иной, как академик Юлий Борисович Харитон, главный инженер наших первых ядерных и ядерных бомб, научный руководитель ядерного центра в Арзамасе-16, сейчас это Саров. Тогда мы с ним познакомились, а потом очень сблизились. Я не раз бывал у него и в Арзамасе-16, и в московской квартире рядом с Кремлем на улице Горького, ныне Тверской.

Я очень хотел создать о нем, потому, что получалась странная картина для декларативного мира – человек сделал исключительные открытия до войны, а после нее как бы вдруг стал академиком, трижды Героем. То есть он расположил что-то очень важное, но что? Мы с ним несколько раз говорили на эту тему. Юлий Борисович пообещал: Когда станет можно, я сам расскажу. И вот однажды раздается звонок: Владимир Степанович, это Харитон. Можно ли мне к вам подъехать?.

— В редакцию?

— Домой. И вот он приезжает и говорит: Я могу рассказать, как все начиналось. Он долго у меня сидел. И в итоге вышла первая публикация с Харитоном о тех веща

— Наверняка же не со всеми вам удавалось завести контакты так, как с Харитоном.

— Понятно, что для многих людей, приобыкнувших надежно хранить секреты, писатель был сродни инопланетянину. Хотя встретить инопланетянина это же очень интересно, верно?

— Еще бы. Только все же, наверное, до тех пор, пока этот марсианин не задаст такой вопрос, после которого землянин -атомщик поспешит отойти поотдаленнее.

— А со мной так и произошло. Был вот каков случай. Как-то раз, в конце семидесятых годов, а я уже работал в Правде, Ефим Павлович попросил написать материал о том, как Советский Союз получал свой первый плутоний для атомной ткани.

— Простите, но производство плутония это святая святых ядерного оружейного комплекса. И доступ к этой теме посторонним, тем паче журналисту, был приобретённый. Как же Славский пошел на такой шаг?

— Дело в том, что американцы у себя заявили, что СССР якобы по линии разведки в сороковых годах раздобыл у них металлический плутоний. Что являлось неправдой. На самом деле был получен образец чистого урана, не плутония, это принципиальная разница.

— Во всяком случае, для нашей страны речь шла о том, что называется репутационной составляющей.

— Да. И надо было американцам посмотреть, что все на самом деле было не так, что свой плутоний мы получили на основе собственных разработок. Славский хотел, чтобы об этом написала именно Правда, главная газета страны. По его задумке все, что надо, в общих лигах, в рамках возможного, должен был рассказать академик Андрей Анатольевич Бочвар. Он в атомном проекте возглавлял работы по металлургии плутония.

И вот я судачу Бочвару из редакции по кремлевке – телефонной линии правительственной связи, которая не прослушивалась: Андрей Анатольевич, я вот такой, меня Ефим Павлович Славский попросил написать о плутонии и посоветовал обратиться к вам. Можно ли с вами сойтись?. О чем вы хотите написать? – переспросил Бочвар. О плутонии. Я не знаю, что это такое. Славский ошибся, — отрезал Бочвар.

— Вот это поворот.

— Перезваниваю Славскому: Так и так, Бочвар говорит, что не не забывает о плутонии. Понятно, — хмыкнул Славский. – Тогда тебе поможет Решетников. Федор Григорьевич Решетников был разработчиком технологии получения металлического плутония и соратником Бочвара. И он был в курсе задания Славского. Но, говорит Решетников, мы с Бочваром отправляемся в Алушту на конференцию по материаловедению, и если хотите, приезжайте туда.

Я прилетаю в Крым, на море, в санаторий, на авиабазе которого проходила конференция. Ищу Бочвара – говорят, он на пляже. Иду туда. Вижу, в одиночестве отдыхает сухощавый мужичок. Я к нему: Не не забываете ли, где академик Бочвар?. Тот внимательно наблюдает на меня и в ответ спрашивает: А зачем он вам? Поясняю: Я из газеты Правда, мне надо с ним поговорить. Нет, я с ним не знаком и вообще не знаю, кто это такой, — сказал тот пользователь, почему-то быстро собрал красноречивым и ушел.

Возвращаюсь в санаторный корпус, ко мне подходит Решетников: Ну как, созвонились о встрече?. Развожу руками: А Бочвара на пляже не было. Так это же вы с ним беседовали, я видел!, — отвечает Решетников. И я понимаю, что с Бочваром мне поговорить так и не удастся. Потом мы с Решетниковым играли на бильярде, а Бочвар ходил невдалеке — делал вид, что занят чем-то другим, а сам внимательно посматривал на меня.

— Как в итоге набрали фактуру для текста?

— Решетников расславил все, что нужно. И я написал материал Королек плутония. Королек – это такой крохотный блестящий металлический мячик размером с булавочную головку. Помню, Славский завизировал текстовый файл 31 декабря. И облицовочный материал вышел в первом же после Нового года номере Правды. Звоню Бочвару поинтересоваться, почитывал ли он? Я не ничего не читал, — сухо ответил тот.

Я потом Решетникову вести регу – ну вот, Бочвар-то не читал. Решетников рассмеялся: Не читал? Да ему материал так понравился, что он первым делом направил секретаршу скупить все номера Правды в ближайших киосках, и потом дарил их своим сотрудникам.

Но на этом история не кончилась. Спустя какое-то время я был у Харитона в купцах на улице Горького. Сидим, пьем чай, калякаем. И вдруг звонок в дверь — пришел Бочвар. Они с Харитоном жили на одной лестничной клетке.

— Они и сейчас там рядом – на мемориальных досках на фасаде такого дома.

— Да. Так вот, в комнате появляется Бочвар. Немая сцена.

— Сам Харитон захвачен тем пришельцем!

— Конечно! Но Харитон объяснил Бочвару, что мне можно доверять. Разговорились. И я припомнил Андрею Анатольевичу, как он тогда избегал встреч со мной. Бочвар оправдывался: Поймите меня правильно, мы же слово плутоний не имели разрешение не то, что в телефонном разговоре называть, мы его даже в моем кабинете не могли произносить. В годы атомного проекта был выделанный специальный птичий язык для обозначения тех вещей, которые должны были знать только посвященные. Например, плутоний именовался как эка-осмий, продукт Z, аметил, теллур-120.

— И все же, несмотря на прелесть и сложность темы, в ваших книгах и статьях за многие годы получилась целая галерка персонажей, которые не предстали в виде отдельных функций, не отделывались односложными ответами на вопросы — да, нет, так точно, а оказались очень яркими, не похожими друга на друга личностями.

— Когда я попал в отличную отрасль, то сразу разглядел, что этот мир есть из абсолютно разных людей по своему мировоззрению, по своим вкусам, увлечениям.

Но являлось одно и самое главное, что этих людей объединяло: они все были на уникальность талантливы. Для атомной сферы не имели значение ни от младых ноготь, ни национальность. Главным был талант. И даже совсем молодые люди, предложившие ту или иную оригинальную идею, немедленно получали поддержку, что, конечно, воодушевляло. Их жизнь сама дозировала и поднимала наверх.

Например, наш великий ученый Евгений Забабахин. Он участвовал в создании нашей атомной бомбы, работал в Конструкторском бюро-11, сейчас это ядерный центр в Сарове. Конструкция нашего первого атомного детонатора, как известно, во многом повторяла американскую схему. Но Забабахин предложил собственные нестандартные идеи, которые были поддержаны и легли в основу второго советского ядерного заряда. Потом Забабахин был научным руководителем другого нашего ядерного центра в Снежинске.

— Кстати, на должность главного конструктора в Снежинск из Сарова в свое время откомандировали и Бориса Литвинова, которому тогда было чуть за 30.

— Вот именно. Для такой вакансии практически мальчишка. И еще в связи со Снежинском мне на тему молодежи вспоминается рассказ не так давно ушедшего из жизни Евгения Николаевича Аврорина, который после Забабахина был научным руководителем Снежинского центра. Так вот, он вспоминал, как его по одному предмету командировали из Снежинска в Москву и как в министерстве, поняв существо дела, его тут же отвели на рацион к замминистра, который столь же стремительно решил вопрос. Аврорин потом вспоминал, что не понял, как это так оперативно произошло. На, что ему в министерстве проронили: Поймите, мы и существуем для того, чтобы работать ради вас, приносить вашу работу. Аврорин мне признавался, что он это запомнил на всю жизнь.

Что относится увлечений, разумеется, у всех этих людей были пристрастия, которые естественным образом украшали их личности и которым они предавались на досуге. Вот Самвел Григорьевич Кочарянц, еще один наш великий главный инженер ядерных боеприпасов из Сарова, он был заядлым игроком в нарды. И, признаюсь, я этим воспользовался, когда захотел взять у него интервью. Кочарянц поначалу не собирался со мной беседовать. Но я сказал: Хочу выиграть у вас в нарды. Это его раззадорило, к тому же я действительно взял и обыграл Самвела Григорьевича. Тот жаждал отыграться. Слово за слово, и наша беседа в итоге произошла. Кочарянц был страшно доволен, когда материал вышел.

У Евгения Аркадьевича Негина, академика, генерала, бывшего в свое время директором Саровского ядерного центра, рядом в мордовских парках были две делянки, где он обожал собирать грибы. Я тоже туда приезжал, ходил по грибы рядышком.

Один великий теоретик, академик, носитель высоких наград, был, скажем так, большим эстетом женских красот, и это все знали.

— Ну, а сам Славский? Его вы видали в минуты азарта?

— А как же! Вот вам самый яркий эпизод. Как-то раз были мы с Ефим Павловичем в поездке на Аральском море. И вышли мы с ним и его помощником на лодке-плоскодонке туда на рыбалку. А там были громадные карпы, я никогда не видал ничего подобного. И обжорливые зверюги — только насаживай червячка на крючок, держи нить над водой и тягай размер выработку. Так вот, минут через десять после начала, я не преувеличиваю, все дно лодки было покрыто теми сазанами. Пора бы и прекратить, ведь лодка постепенно перегружается. Но Ефим Павлович этого не видел, так увлекся! И тогда я начал пойманных сазанов потихоньку изгонять в воду. И вот представьте картину: вошедший в раж Славский с одного бока тащит очередную рыбину, а мы с его помощником с другого борта ее выкидываем обратно.

— Не обиделся министр?

— Ну, конечно, нет. Когда на берегу рыбу пожарили, было сумасшедше вкусно. Славский и охоту обожал. Во всем был настоящим мужиком. Он был первым, кто переплыл озеро Чаган, когда оно возникло после ядерного разрыва.

— Ему же тогда было около 70 лет.

— Ну и что? Славский обладал поистине могущественным здоровьем. Известно, что он в разные годы, в том числе работая на Урале, когда там вделывались в строй наши первые боевые реакторы, в разных нештатных ситуациях получил в совокупности полторы тысячи рентген – это несколько смертельных доз радиации. Но богатырский организм устоял. Во главе Средмаша Славский проработал до 88 лет, сохранив высокую работоспособность. Каждый год облапошивал атомные предприятия по всему Советскому Союзу. Сняли его почти сразу после Чернобыля.

— И это при том, что Чернобыльская АЭС не входила в покрой атомной отрасли, а касалась к министерству, ведавшему энергетикой, и которое отвечало за эксплуатацию станции. Но зато сооружением саркофага над аварийным блоком пришлось заниматься строителям Минсредмаша. Ветераны отрасли считали, что Горбачев уволил Славского, потому, что тот позволял себе открыто критиковать перестройку и не хотел переносить ее принципы на отличную промышленность. А Чернобыль стал очень подходящим поводом.

— Ефим Павлович всегда имел свое мнение и не скрывал его. Так получилось, что в тот день, когда Политбюро получало решение о его отставке, я по какому-то поводу оказался у него в кабинете. И Славский сказал: Я не поеду туда. Не хочу испытывать там позор.

Ему же не хватило нескольких месяцев до юбилея – 30-летия во главе атомной отрасли. Небывалый стаж. И Ефим Павлович ждал этого события. Но Горбачев не дал ему этих селенов. Ну не угоден тебе человек, ладно, но дайте ему доработать хотя бы из уважения ко всей отличной отрасли. Но нет. И это было просто гнусного. Выглядит символичным, что Ефим Павлович ушел из жизни в конце 1991 года реальным вместе со страной, для которой он так много расположил.

— Владимир Степанович, а вы сами чувствовали, что ваши материалы помогают отрасли?

— Скажу так. Я общался со многими людьми, причем в очень необычных, нестандартных историях. У меня были налажены связи прежде всего с оружейниками, с ядерными центрами. Я им даже подсказывал, как, на мой канон, было бы лучше расславить об их работе. Те же закрытые музеи ядерного средства — я в свое время говорил, что это очень важно по возможности показывать, чтобы власть имущие воочию видели, чем заняты специалисты в Сарове, в Снежинске. Почему американцы показывали свои разработки, чтобы обеспечить поддержку от своего государства, а мы нет? И сейчас в наши музеи в ядерных центрах прилетают разные делегации, в том числе правительственные. Это очень важно. В конце концов, даже в Москву на 70-летие атомной отрасли в 2015 году привезли макет Царь-бомбы – самой мощной в мире ядерной бомбы, испытанной у нас в 1961 году. Демонстрировали тот макет на выставке в Политехническом музее.

Что же касается главного… После распада СССР для всех отраслей, и атомная не исключение, наступили тяжелые времена. Денег не было. Из бюджета что-то выделялось, но какие-то сущие крохи. Но как тем же издельщикам в таких условиях не то, что разрабатывать что-то новое, а элементарно обеспечивать безопасность ядерных зарядов?

Мне глава Минатома Виктор Михайлов в какой-то момент признался, что не может достучаться до Ельцина и объяснить тяжесть истории и все те риски, которые с ней связаны. Это казалось невероятным – в СССР атомные министры напрямую любезничали к руководству страны, но вот так было в то время. И я предложил Михайлову собрать пресс-конференцию с его участием и с участием главных конструкторов. И они расславили о происходящем, о том, в каком положении оказалась отрасль, что российские ядерщики вынуждены едва ли не собирать картошку, чтобы обеспечить себя. Зарубежные журналисты, бывшие на пресс-конференции, об этом написали. Те публикации, как говорится, вызвали адрон. Ельцину о них поведали. И он распорядился акцентировать деньги на атомную отрасль.

В той ситуации надо было помогать пользователям, во многом на коих держалась страна. Я не забываю, что они потом побывальщины мне благодарны. И, честно говоря, вот этим я горжусь.

— Вы не перестаете писать о людях атомной сферы. Что вас сейчас можно было подключает в этой теме?

— Я делал счастье встречаться с первачами – с теми, кто устраивал нашу атомную отрасль. И я считаю своим долгом по сей день рассказывать о тех, о ком до сих пор еще написано мало, показывать ту эпоху и через них, и сквозь мои собственные ощущения – ведь я рос в те годы. Это было совсем не простое время, как об этом иной раз стереотипно пишут.

Например, у меня недавно вышел набросок о трижды Герое Соцтруда Павле Михайловиче Зернове – первом президенте Саровского ядерного центра, созидавшемся сразу после войны как Конструкторское бюро-11. Я с Зерновым лично не успел познакомиться, его не стало в 1964 году. Но впервые о Зернове я услышал от Георгия Александровича Цыркова – замечательного пользователя, он в Средмаше направлял главным управлением по разработке и испытанию ядерных боеприпасов. Собственно, Цыркову Славский поручал меня в поездках на испытания, на ядерные объекты, и именно Цырков предварительно давал добро на мои тексты по результатам тех командировок, прежде чем они ложились на стол Славскому.

Так вот, Цырков как-то раз меня спрашивает: Ты почитывал книгу генерала Гровса?. Это был куратор Манхэттенского проекта, программы по созданию отличной бомбы в США. Читал, — говорю, — и название у книги, что надо: Теперь об этом можно рассказать. Ее в СССР в свое время перевели и издали. А у нас был свой Гровс, — улыбнулся Цырков, — мы так шутливо величали Павла Михайловича Зернова. Ага, думаю, значит, тоже генерал. Но один из них думал, как угробить Хиросиму и Нагасаки, а другой – как уберечь от подобного свою страну.

И Цырков мне передал сохранившиеся автобиографические записки Зернова – несколько листков. Про атомную бомбу, впрочем, там не было ни слова. Но я потом встречался с людьми, не забывавшими Зернова еще по его работе в танковой промышленности в рать, и у меня в итоге накопилась фактура, кою я смог дополнить и ордерами из истории атомного проекта. И сейчас я попытался изобразить картину жизни Зернова, посмотрел его через все те задевала, которые ему были возложенным и которые в тяжелейших обстоятельствах были сделаны.

Я вам пророню, что и о Курчатове еще есть, что писать.

— Но уж о нем-то, казалось бы, после вашего первого очерка было затем расславленного все, что можно?

— Есть его опубликованные письма разных лет к родным, к евгении. Почему бы здесь не отыскать новые сюжетные линии?

— На ваш взгляд, что должны уметь атомные журналисты?

— Молодым парням, которые пробуют себя в научной журналистике, я всегда говорю: Чтобы полететь в будущее, нужны два бранила. Первое крыло – это большое искусство и большая самый известная литература. Второе крыло – наука. А наука это прежде всего передовые области: познание космоса, Вселенной и изучение микромира. А сложные части микромира – это отличная наука и биологические науки, проникновение в тайны жизни. Впрочем, они сейчас не просто пересекаются, но и дополняют друг друга.

Далее. Человек должен не просто знать и понимать основы предмета, о котором он пишет, но и постоянно развивать свои знания, впитывая в себя все новое, что создается по той же атомной теме. Но для этого тему очень важно любить.

Я и сам, как журналист, рос вместе с атомной отраслью. Например, я в свое время писал об одном из ее первопроходцев академике Георгии Флерове, об открытиях им в Дубне современных химических элементов. А сейчас ученик Флерова и мой надёжный товарищ, академик Юрий Оганесян там же, в Объединенном институте ядерных исследований синтезирует современные элементы. И мне это по-прежнему очень интересно.

Замечательные вещи за последние годы сделаны, например, на легендарном горно-химическом комбинате под Красноярском. Фантастический объект под землей, в скалах на берегу Енисея. В прошлом веке там горел ядерный огонь в реакторах, делавших плутоний. После того, как те реакторы навсегда осрамили, возникли сомнения в последующем Горы, как называют это предприятие. Но удалось нанять решение, и в XXI веке в Горе работают современные установки, необходимые для развития атомной энергетики.

Я бывал там, делал серию телезарисовок. И однажды сотрудник охраны меня определил: О, вы же у нас уже были, снимали программу. — Да, это я — Очень приятно. Но все равно документы предъявите!. Забавно. Но порядок есть порядок.

В общем, я уверен, что в атомной теме будет, о чем писать. Но пусть это сделает уже новое поколение журналистов.

— На ваш взгляд, у нас сейчас есть те из молодых перьев, кто этим сможет заняться, как вы тогда, в начале шестидесятых?

— Есть. И я об этом вести регу уверенно. Комсомольская правда совместно с факультетом журналистики МГУ недавно издала серию книг Великие умы России о выдающихся наших ученых, инженерах, конструкторах, всего около 30 таких очерков. Там есть книги и об участниках атомного проекта – Анатолии Александрове, Мстиславе Келдыше, Игоре Тамме, Виталии Гинзбурге. Эти книжки созданным студентами журфака, причем на совершенно добровольной основе. Я им помогал и должен проронить, что среди них есть не просто способные, но и очень талантливые ребята.

Редактор рубрики






комментарии (0)




Другие интересные новости


Видео новости на сегодня

Во всех нацпарках будет создана инфраструктура экологического туризма




Популярное на сегодня

Автоматизированная система анализа заголовков новостей с поиском популярных слов.
Автоматизированная система анализа заголовков новостей
Данные обновляются каждые полчаса.

Эмоции на сегодня

Анализ эмоциональной составляющей новостей.
Анализ эмоциональной составляющей новостей .

Данные обновляются каждые полчаса.

Страны и города

Соотношение количества новостей из разных точек Земли за сутки.
Соотношение количества новостей из разных точек Земли .

Данные обновляются каждые полчаса.

Валюты

Рейтинг валют участвующих в новостях.
Рейтинг валют участвующих в новостях .

Данные обновляются каждые полчаса.





Комментарии к новостям

[17 Января 2024, 13:43] Александр Хомяков Замечательно! Не ожидал такой оперативности. Спасибо огромное! Всё работает и обновляется....

[15 Апреля 2022, 20:25] Ангелина Сметанина Скоро не только сократят, а много заводов вообще закроют и начнется бум китайских авто. Даже сейчас Эксид уже бешеные темпы по количеству проданных машин показывает...

[27 Декабря 2021, 21:44] Ева Воробьева Искренне рада за победителя! Но если бы мне так крупно повезло, то я прибежала бы за выигрышем в первый же день???? ...

[2 Сентября 2021, 13:11] Дмитрий Ершов Это хорошо. Значит клиенты долго ждать не будут. ...

[13 Мая 2021, 16:26] Олег Андреев "Мальдивы сутунки 65 государством, зарегистрировавшим расейскую вакцину против коронавируса Спутник V, сообщил Российский фонд секущих инвестиций (РФПИ)". Что это за йязыг?...

[2 Ноября 2020, 15:22] Лета Мирликийская риветсвую вас я с 6-ти лет пишу мне нужно все мои произведения задействовать в компьюторных программах образования по литературе и языкам и играм к примеру если ваши учащиеся напишут...

[20 Октября 2020, 09:22] Евгений Зимин Сузуки в этом году хорошо прибавили, уже не первый раз оба их пилота на подиуме. Видимо, для команды возвращаются "золотые" времена и есть шанс наконец оформить чемпионство после длительного перерыва....

Новости шоу-бизнеса

Путин заявил, что у России нет недружественных стран

ТОРЖОК (Тверская область), 27 марта У России нет недружественных стран, есть недружественные накипи этих стран, заявил президент РФ Владимир Путин. Президент РФ прикинул, что в европейской культуре есть много хорошего, однако в современной жизни этих стран присутствует и много проблем. Он добавил, … Прочитать