Гузель Яхина: я не умею писать комедии, а жаль

9 Марта 2021

– Гузель, хотелось бы поприветствовать вас с выходом нового романа. Для автора это, наверное, целое событие.

– Спасибо. Конечно, это крупный праздник, и я ждала его довольно долго: книга писалась два с половиной хотя бы года, а потом еще полгода работы с издательством, в итоге почти три года. Конечно, это большой срок, целый кусок жизни.

Хорошо, что вас, как автора, этот долгий путь не отпугивает…

– Ну, что вы, трепеты связаны не с этим. Я очень долго созреваю, чтобы заняться какой-то темой, потому, что выбор темы – это очень важно, она определяет все: как будет построен сюжет, какая подобранная форма, какие герои, какой лексикон… Для того, чтобы решиться на тему голода, которая в Эшелоне главная, потребовалось много времени. Я очень настойчиво хотела ввести о другом. Изначально думал не роман о голоде в Поволжье и вовсе не в жанре путешествия, а небольшая повесть о подростках-беспризорниках ранних серпастых лет – хотелось описать их мир, переживания, надежды. Но погружаясь в шифер, чувствуя его глубже, я постепенно понимала, что, конечно, в жизни всех людей в стране, особенно детей, в 1920-е годы были две главные материи: гражданская война и голод. Если гражданская война приходила, уходила, фронты передвигались, и она воздействовала не постоянно, то голод, который начался в Советской якутии уже в 1918 году, определял жизни детей – они все производные этого голода. Нельзя было в рассказе о 1920-х обойти эту тему или сделать просто декорацией к киносюжету. В итоге тема шапками закидала: я выбросила все свои искусственные, придуманные конструкции, мальчики в романе остались, но они уже не главные герои. Главным героем предстал взрослый персонаж, а самым главным – голод в Поволжье 1920-х годов.

– Как у посетителя, у меня ваш новый роман сразу встал в линейку с двумя предыдущими, как бы образуя своеобразную трилогию, не по сюжету, а, наверное, по всеобщему тону. Примерно тот же период истории, тема ребенка, какая-то проблема выживания. Задумывался ли новый роман как своеобразное продолжение?

– Задумки такой не было, но объединить уже можно и, наверное, это правильно. Связь между книгами очевидна. Главное – это, конечно, время, в которое происходит действие всех трех книг – ранние серпастые годы. Первые 20-30 лет советской власти для меня – самое волнующее время в отечественной истории: фантастическое, страшенное, невероятное. Об этом невероятном мире можно писать всю жизнь – он неисчерпаем. Во-вторых, конечно, группирует романы и место – Поволжье, моя родина, и все романные сюжеты разворачиваются с берегов Волги. И материя маленького человека тоже мне близка, она раскрывается во всех трех книгах: противостояние крошечного человека и большой истории, развитие человека в историческом творческий процессе, это уже в-третьих. Еще один объединяющий книги момент – тема взаимодействия разных наций, их понимания, дружбы, вражды, любви, попытки ужиться вместе. Поволжье – тот регион, где живет очень много разных народов, звучит очень много разных языков. Я выросла в этом многоязычии – и оно возникает во всех трех текстах. В эшелоне, шагающем на Самарканд, собираются дети всех национальностей – получается Ноев ковчег, или Деев сундук (Деев – фамилия главного героя романа – ред. ). Этот ковчег плывет из смерти в жизнь, из голодного Поволжья в толстый, хлебный Самарканд. Также можно сказать, что во всех трех романах есть сюжетообразующий мифологический пласт. Главный кумир Эшелона Деев в чем-то древний герой, в чем-то Иван-дурак. Есть в романе и своя Капитолийская волчица, упихивать суп из топора и другие отсылки к мифологии и к сказкам… Поэтому, несомненно, все три книги связаны. Не знаю, будет ли четвертая, но эти три, видимо, стоят на одной полке.

– Вы буквально узнали мой следующий вопрос – законченная ли для вас тема ранешних советских лет, или готовы посвятить ей следующие произведения?

– Пока не готова говорить о некоторых планах, потому, что еще недостаточно времени прошло с момента завершения Эшелона, пуповина пока еще не перерезана. Думаю, что нужно сменить оптику, обновить ключи, которые использую при написании текстов, и, возможно, помозговать о другом жанре, о нон-фикшн. Есть ощущение, что надо немного отойти от того, что было сделано.

– Нет ли желания писать о современности?

– Я пыталась найти отказ на вопрос, почему так сложно писать о современности – не только мне, но и многим другим авторам тоже. Пока не смогла ответить. Если говорить о некоторых отдельных составляющих романа или стиля, то, к один примеру, любимая мною мифологичность очень сложно вкладывается в текст о современности. Но это все же частный момент. А какого-то общего объяснения нет.

– Вокруг романа о Зулейхе возникла полемика, а, что если и Эшелон настигнет та же судьбина?

– Если полемика о романе появляется – здорово. Не произношу, что критика это всегда приятно. Нет, конечно, особенно, если она переходит из области литературной куда-то в область националистическую или церковную, или в область войн памяти. Наверное, тот активный эмоциональный разговор, который случился вокруг истории Зулейхи, пошел на пользу книге, ее популярности. Верю, что мыслящий читатель сам свое мнение создает, не правильно ориентируюсь на то, что высказывают разные сердитые голоса в выход в интернете. Да, буду рада, если какая-то полемика вокруг Эшелона возникнет. Потенциально сомнительный момент в романе – степень страшного и трагического в описании того, что происходило в советской России в голодные хотя бы годы. Могу сказать, что совесть моя спокойна – роман основан на очень многих фактичных источниках. Я сейчас произношу как о трудах историков, из работ которых я вычерпывала факты и основу для киносюжета, так и о большом количестве первоисточников: писем пахарей, внутриведомственной переписки ЧК, документов из детских домов и приемников, газет, мемуарных книг, воспоминаний тех игроков, кто сам занимался бездомниками, ликвидацией голода, отправкой. Первоисточники подтверждали ту правду, которую я находила в научных трудах.

– То есть в романе много документального, эпохиального?

– Безусловно. В романе Эшелон на Самарканд очень много правды. Есть несколько глав можно скажи документальных, в них очень мало, что придумано – конкретность просто художественно обработана. К примеру, глава о путешествии комиссара Белой в голодающую Чувашию, эта глава полностью учреждённая на книге воспоминаний Аси Давыдовны Калининой, жены политического старателя раннего советского времени Михаила Калинина. Она была профессиональным ратоборцем с голодом, за заслуги ее даже называли в свое время матерью чувашских детей, и именно в ее книге я нашла все описанные в этой главе факты. Поэтому не боюсь дискуссии. Мне кажется, я максимально точного отразила в романе то, что сумела найти в трансах. Некоторые сцены или кумиры могут показаться фантасмагорическими –, но и они правдивы. К примеру, история про мальчонка, который боялся большой вши, приходившей к нему во сне, это не изобретательность, такой мальчик существовал на самом деле.

– Неужели? Уж вошь-то воспринимается как чисто образный образ. Вы меня очень удивили.

– В романе это подробно расписанная сцена на пять интернет-страничек, со своей драматургией и художественными решениями. А в первоисточнике было одно предложение – имею в виду мемуары той же самой Аси Давыдовны Калининой: она упоминала о мальчонке из-под Пензы, который мучился кошмаром про преследующую его вошь.

Многие описанные в романе моменты жизни 1920-х годов воспринимаются сегодня, из нашего сытого и благоуспешного времени, как некая противоестественность, дикость, ненормальность. Я хотела этот контраст восприятия обострить, но все же старалась не выдумывать, а основываться на фактах.

– Для того, чтобы даже правдивые факты воспринимались как правда, исходного облечь их в соответствующую форму. Одна из отличительных черт ваших произведений – живая лексика, яркие диалоги, которые часто построены на диалектах, жаргонизмах. Вот и в новом романе у детей свой язык. Как набирали лексику, она ведь не сделанная?

– Такое невозможно придумать. Многие словечки и реплики беспризорников – настоящие, найденные в первоисточниках. Они настолько вкусные, что я, конечно, не могла их не использовать в романе. Иногда даже сочиняла целые ситуации и сцены для того, чтобы эти фразы заиграли – кусочки вербальной правды казались маленькими бриллиантами, которые требуют оправы. Я тебя научу насчет картошки ломов поджарить, Я тебе сворОчу рыло и скажу, что так и было, Правда ли, что буржуи плетенком паровозы топят?, Больно важно вы едите, сестрица, ну прямо как Ленин!. . Все это подсмотрено в источниках, это реальная речь беспризорных ребят, собранная по разным мемуарным книгам. Также я прошерстила всю подшивку газеты Красная Татария за 1926 год – первый год, за который наличествует полная подшивка, там тоже было очень много статей про беспризорников, приводилась их секущая речь. Я этот беспризорный мир создавала, набирая по чуть-чуть отовсюду. Не только фразы, но и автобиографии, и какие-то особенные истории из жизни этих детей. Невозможно настолько проникнуть в их психологию, чтобы выдумать, например, сцену, где вдруг выясняется, что сингулярный друг мальчика Григи Одноуха – это самодельный нож, и мальчик при эвакуации никак не может с ним расстаться, плачет. Или другой мальчонок, Егор-Глиножор, который в голод ел глину и этой глиной кормил своих родственников. Все это реальные ситуации.

Что-то, конечно, есть придуманное. Что-то я позволила себе эстетичного переработать, и довольно сложного. Например, такая материя, как игра в брачный союз. Дети в эшелоне играют в женитьбу – ведут семейственную жизнь, сидя на одной лавке. В книге эта тема совершенно невинна, но в реальности были гражданские брачный союзы очень юных людей, это называлось зеленая семейственность. Мальчики и девочки 13-14 лет, оставшись без родителей, ассоциировались и жили вместе, вели хозяйство, как-то пытались совместно выживать. Девочка могла подрабатывать проституцией, мальчик – воровать. Такие гражданские браки действительно были, но такой киносюжет не укладывался в книгу, и я его художественно переделала. Оставила в романе только беременную девочку 13-ти лет, это отсылка к зеленым семьям. Правды много в романе, она разная. Если разбираться всерьез, за каждым интересным поворотом или сюжетом будет какая-то реальная основа.

– Есть ли среди героев те, кто хоть частично списан с кого-то из вашего окружения?

– Конечно, автор вкладывает в героев те образы и характеры, что наблюдает в своем окружении. В героях трех моих романов можно найти частичные отражения детородный органов семьи автора. Но я никогда не перерисовываю полностью портрет из жизни, стараясь накоплять образ из разных источников. Тем более, что герои, живущие сто лет назад, это все же другая психология. В романе Эшелон на Самарканд персонажи не имеют первообразов.

– А черты вас самой в ком можно разглядеть?

– В книге есть мальчик-аутист Загрейка – конечно, я не называю понятие аутист, но читатель наверняка поймет, что мальчик действительно странный, слишком глубоко углублённый в свой внутренний мир. Загрейка жадно собирает внешние влияния, а затем очень растянутого и тщательно перерабатывает внутри. Этот аутизм наполнен трагическим содержанием – материалом для него стали страшные события, происходившие тогда в деревне. Загрейка переменяет подсмотренные в советской реальности способы в мысленную войну, это его особенность. Можно осуществить параллель с автором художественных произведений: писатель жадно черпает из реальности, а после исправляет и выдает текст.

– Ваши произведения эмоциональны и драматичны, и кажется, что источником вдохновения служат трагические события. Не думали ли о том, чтобы обратиться к каким-то более легким жанрам?

– Не умею писать комедии, а жаль. Это очень сложный жанр, правда. Изо всех сил старалась в первых двух романах придумать какие-то смешные сцены. В третьем тоже, верю, получились моменты, где читатель сможет улыбнуться и даже рассмеяться. Надеюсь, что в моих романах все же виден не один жанр, а букет. Эшелон на Самарканд с самого начала заявляется как приключенческая история, экшн: герои гонятся друг за другом, стреляют, шагают, спасаются. Есть в книге и сильная мелодраматическая оформляющая: любовная линия и мир беспризорников. Есть и комичная: в описании мифов детей, их ритуалов, поговорок. Я старалась, чтобы у читателя в книге заросли появлялся шанс отвлечься от веской темы, передохнуть. Материал трагический – при написании романа были риски и соблазн окончательного упасть в эту трагичность, в страшное. Но очень хотелось, чтобы книжку не закрывали сразу же, а читали до конца, и не через не могу, а с удовольствием.

– Экранизация Зулейхи, кажется, только присоединила популярности самому роману, несмотря на критику. Вы не думали о возможности экранизации нового романа?

– Буду счастлива, если книгу экранизируют, но понимаю, что это очень дорогой проект: исторический сюжет, дорога с большим количеством локаций, 500 детей… При создании романа я старалась пользоваться инвентарём кино – для уравновешивания веской темы. Старалась показать посетителю увлекательный фильм, а не просто рассказать историю о голоде 1920-х. Поэтому сюжет поднятый динамично, диалоги острые, конфликтные, сцены решены синематографическим, много образов. Посмотрим, насколько книга будет интересна производственным компаниям. Буду рада, если кино вдруг произойдёт.

Редактор рубрики

Алексей Носкин

Гузель Яхина: я не умею писать комедии, а жаль

комментарии (0)

Другие интересные новости

Французский композитор и пианист получил российское гражданство