Урбанист Петр Иванов: пандемия приближает момент, где скрывать нечего

15 Апреля 2020

— Города – это большие скопления людей и нас настигла эпидемия, которая требует изоляции, и начинаешь думать, что города не самая лучшая система проживания. Насколько изменится мысль городов после COVID-19?

— Города (так исторически получилось) продолжительное время делились на пространства: жилые, коммерческие и коллективные. Это была самая применяемая градостроительная концепция.

Пандемия наносит удар в первую очередь по коммерческому пространству. Это та самая кофейня, в которую все равно будет ходить итальянский дедушка. С другой стороны, намного более молодой человек будет создавать вопрос на доставку ему кофе из некоторого небытия. Небытие — это склад, доставка, кафе, который он не видит, или кофемашина.

При этом трансформируется идея места встречи. Коммерческое общественное пространство — кофейни, бары и тому подобные пространства активно заменяются.

Я сейчас вижу, что разные социальные общества: активисты, ученые, соседи и бывшие соседи общаются на пространствах зума, скайпа и других виртуальных историй. До пандемии эта была вынужденная история, потому, что присутствовало гораздо круче встретиться в минибары и гораздо живее. Сейчас мы понимаем, что мы хотим наполнить жизнью виртуализированное пространство, при этом входя в него через свою кухню — частное пространство, через свое жилое пространство. В нынешних обстоятельствах ничего плохого в этом нет, сменилась оценка ситуации.

Оказалось, что научный вебинар совсем необязательно требует аудитории университета. Бизнес-тренинг по продажам тоже не обязательно требует снятого в лучшем отеле города помещения для конференций. Все несколько расслабились в как бы вынужденных обстоятельствах.

— Что значит расслабились?

— Нынешнюю ситуацию возможно некоторым образом сравнить с исследованием американских социологов Лаймена и Скотта. Они разрабатывали определение вектора общественно-частного пространства. Для того, чтобы разграничить эти пространства, эти социологи исследовали, какую одежду выбирают люди для разных пространств.

Например, экстремально-публичное пространство — это церемония вручения Оскара. Понятно, что туда надо прическу сделать, галстук надеть. Сейчас ситуация, в тот самый день, когда пространства сжимаются под действием карантина. Мы выходим для совершения похожих действий в пространство, где нормально, что мы без прически и в пижаме, фотографии на заднем заднике, дети орут и кот запрыгивает на стол.

Создается ситуация удобного домашнего клуба, потому, что никто не скажет: о, да он фармазон, фузитер или как еще возможно назвать человека, который приходит, например, на автозащиту диссертации в майке-алкоголичке, в трениках или пижаме.

Сейчас те же самые события оказались в условном мире и доступны нам визуально. Он без прически, но он профессор, он говорит про науку, а мы — студенты — слушаем. Оказывается так, что не нужны эти коммерческие и общественные пространства. Скорее всего, какое-то общее частное пространство, где мы будем идти в трениках и гладить котов друг друга.

Коммерческие пространства эксплуатируют нашу жажду социализации, жажду взаимных поглаживай и наш стыд перед некоторой неприглядностью нашего домашнего быта. Есть вещи, тот или другие в бар наденешь, а дома носить не будешь. А есть вещи, тот или другие специально наденешь в бар, чтобы выглядеть эффектно в этом коммерческом пространстве.

Общественные пространства — тут попроще, в них могут возникать разные режимы пользования. Например, в парки в спальных районах можно запросто прийти с немытой головой. Парк — общественное пространство моего участка, чего я буду разряжаться? Общественные пространства дальше подвинулись в сторону терпимости бытового уют и комфорта, спокойствия и разнообразия, нежели коммерческие. В этом достижение коронавируса.

Есть утопический взгляд, что такая система общественных пространств закрепится и постепенно бары выльются в кухни, а стол и плиты превратятся в бары.

— Нечто экое было у ИКЕА в Москве, когда на их стол и плиту можно было прийти с благоприятелями и готовить?

— Это не только у ИКЕА было, в какой-то момент начали появляться стол и плиты, которые ты снимаешь с друзьями и готовишь на них, повар помогает или не помогает. Были такие опыты в Москве и Питере, один в Красноярске, но не зашел.

После коронавируса, быстрее всего, будет смешение (с упадком коммерческих пространств) общественных и частных пространств: будут общественные кухни, коллективные мастерские и так далее. Это такой шажок к природоохранному техно-коммунизму Жака Фреско (Американский производственный инженер, промышленный оформитель и футуролог. — Прим. ред. ). Все товары будут доставляться из некоего культурного небытия, где роботы производят все, что нам необходимо, и манипулятор же поставляет в эти частно-общественно смешанные пространства товары.

— Если вернуться к коммерческим пространствам, они умрут совсем или изменятся?

— В разных странах бары, ресторана или кафе и торговые сети разные. Кафе по российским меркам, кафе в малом городе и кафе в Италии. Никакой российский дедушка не пойдет атаковать все кордоны для того, чтобы выпить кофе, как он привык. Россия намного более привычна к времяпрепровождению дома, какие-то страны привыкли к улице: Испания, Португалия, какие-то к моллам — США. Им предстоит переосмысление моллов. Им придется улицы разгорать, и они обалдеют. В России возникнет переосмысление государственной деятельности, потому, что вящая часть мест, где клиенты коллективно собираются, это государственные учреждения, где наиболее крутой государственная ответственность. Еще в силе кружки и секции, которым сложно перестраиваться. Коммерческий клуб сможет проводить занятия на летней площадке, а государственному клубу просто запрещено. Для России возникнет ситуация некоторого демонтажа доминирования государства в публичных практиках в городах.

— Кажется, что шеринг-экономика умрет после коронавируса, все общественное заразно, так ли это?

— Мне кажется, что только сразу после коронавируса. Действительно, есть эффект, наблюдаемый во всех монументальных городах с коронавирусом, что общественный транспорт исчезает, погибают бла-бла-кары, каршеринги, потому, что они потенциально распространяют микроб.

Когда угроза вируса спадет, вырастет новая необходимость шеринговой экономики. Во время вынужденной цифровой замкнутости, и это важно — именно цифровой изоляции, клиенты активно занимались взаимными социальными разутюживаниями, делились друг с благоприятелем слухами, пытались обезопасить родных и себя от вируса и преодолеть совместные проблемы, спознанные с этим вирусом.

Это социальный голод, тот момент доверия в социальном капитале, который постоянный, качество этого доверия, как социальные поглаживания, доверие общения на равных, параллельно идеологиям, статусам и так далее. Такой тип доверия потребует нового материального обмена. Тут-то и расцветет частно-общественный старт вещей в шеринговой экономике. Первое время шеринговые практики опустятся, а дальше нас ожидает бум шеринговой экономики, потому, что все эти люди, о которых мы заботились и поглаживали, пока сидели в карантине, окажутся для нас доверительными контрагентами в пользовании поделками.

Дело в том, что замкнутость пригласила в ближний круг, где ты привык сидеть в пижаме, огромное количество клиентов: студентов, клиентов, случайных знакомых, соседей. Ты их уже пригласил в домашний мир, и эти люди уже восторгались: какой у тебя пушистый кот!

— Какие мысли приходят на ум урбанистам, когда речь идет о моделировании городов после пандемии?

— Недавно правый философ Александр Фридрихович Филиппов опубликовал пост, что вящие города — место, где может произойти эпидемия коронавируса, и это одновременно единственное место, которое может жителей от него спасти.

Мне кажется, что после эпидемии мы будем обращать внимание на то, что это диада глобальных городов и глобальной периферии является ложной. Нам врут философы, тот или другие говорят, что только крупный города могут нас спасти от панзоотии.

По аналогии с концом XIX столетия начнутся эксперименты, как тогда это происходило с городами-садами. В итоге таких экспериментов родилось новое городское планирование.

Тогда это была великая идея, которая впоследствии мутировала в идею Жака Фреско о том, что мы можем построить равномерно распределенную систему расселения по всему земному проливу, которая будет иметь минимальную экологическую, антропологическую нагрузку, с одной стороны. С другой стороны, роботизированная система будет нас обеспечивать доставкой всех необходимых товаров, а с третьей стороны, в экий концентрации легко локализовать вирусы в отдельных сегментах этого планетарного населенный пункта и, соответственно, побеждать его будет проще.

Нам стоит бояться не вируса, а стихии, которая позволяет неконтролируемо источаться вирусу, а именно стучу среда у стандартного мегаполиса типа Сингапура и Москвы. В Москве невозможно уследить, кто с кем контактировал — все со всеми. А в тот самый день, когда у нас существует достаточно разреженная и четко локализованная структура поселения, то мы сможем отделять отдельные сегменты и, соответственно, чего-то с ними проводить.

Мышление сильно поменяется, мы заново прочтем размышления гигиенистов XIX столетия. Понятно, что это будут небольшие изменения, но мышление изменится у ста мастаков архитектуры по всему миру, у двухсот профессоров стоматологии, трехсот активистов по всем окружению, и это уже получит своего рода умственную пандемию, которая, возможно, на горизонте XXI века приведет нас в другую систему расселения.

— Как же мы начнем жить?

— Получит развитие пространство внутри города, когда некоторое ограниченное сообщество поселян берет на себя ответственность за некоторую ограниченную территорию внутри населенный пункта, на которой они обитают.

Шотландский дизайнер Ангус Колвин звал это happy doomsday или счастливый конец света. Ангус много работал с неблагополучными районами в Шотландии. Он понял, что самый важный разговор, который нужно вести с местностями, это разговор об апокалипсисе. Мы должны предположить, что произошла планетарная эпидемия или ядерная война. Давайте получим нашу территорию такой, чтобы нам было плевать на этот апокалипсис или happy doomsday, и продолжили бы жить, как жили.

У этого движения сейчас есть сторонники. В первую очередь это хакеры, тот или другие борются с фармкорпорациями тем, что создают простые и открытые формулы и способы синтеза лекарств. Это мейкеры, тот или другие исповедуют движение do it yourself (b — better). Люди, которые производят по всему миру открытые схемы стульев, столов, домов, которые можно воспроизвести на распространенных сейчас столярных, слесарных станках и 3D-принтерах.

Каждая единица населенный пункта будущего, которая автономна и готова к армагеддону, вырабатывает общую устойчивость. Это не история про неприкосновенный запас и бункера. Культура выживальщиков, что все умрет, а я выживу: у меня пять тонн тушенки в подвале и автомат Калашникова, уйдет в прошлое. Мы проживём, потому, что воспроизведем всю нашу культуру в рамках одного поселения за счет 3D-принтеров и образования, которое доступно в библиотеках.

— Выживальщик, он один и забаррикадировался, а в тот самый день, когда у нас коллектив, то все общее, а мы тут не хотим свои известные выдавать для того, чтобы власти контролировали режим самоизоляции. А в городе будущего захотим?

— Сюжет про персональные данные возникает в ситуации конфликта гражданина и национального государства, когда народное государство использует эти инструменты тотального контроля против граждан, чтобы их принуждать и вынуждать к сотрудничеству. По определению покупатель что-то нехорошее затевает, а высокие мужи, которые управляют национальным государством, знают, кого наказать, а кого на ранних этапах выявить в совершении нехороших действий.

Это продукт народных государств, который сформировался в XIX веке и продолжает сейчас так или иначе существовать. На самом деле этот конфликт персональных данных снимается, в тот самый день, когда ослабнет идея национальных государств. Барьера между гражданином и государством становится меньше не потому, что государство так активно проведёт слежку за нами, а потому, что нам становится нечего скрывать. Мы сейчас приближаемся к тому моменту, что нам нечего скрывать. Мы одинаковые, что на работе, что дома: с сутенером и в тапочках.

— Насколько быстро мы окажемся в других населенный пунктах и государствах без национальной идеи?

— Быстро вряд ли изменится, нужно переосмыслить опыт. Я соглашусь, что пандемия — триггер переворота сознания, но это зависит от страны к стране.

Люди начали планировать города (я утрирую), в тот самый день, когда они поняли, что надо разделять три зоны:, где спишь, где ешь и ходишь в туалет. Появилось три зоны, и мы стали планировать поселения с учетом этих потребностей, понимая, что их смешивать нельзя. Дальше это все усложнялось, в каких-то изгибах урбанистики, санитарии и медицины, нужды теряли связь, но в ядре концепции городов эта связь никогда не терялась. Радикальное переосмысление урбанистики наступит тогда, когда утерянные связи будут возобновлённым и система станет ясной.

Редактор рубрики

Виталий Муткин

Урбанист Петр Иванов: пандемия приближает момент, где скрывать нечего

комментарии (0)

Другие интересные новости

В Лувре изучат возможность выставить "Джоконду" в отдельном зале